погребов, или это будет уже бесповоротный перебор? Соль в Многоступенье была чуть горьковатой, рыбка сдобрена водяным перцем и вкусна ну просто обалденно, и поглощать ее, да еще и с печеными круглыми кореньями, можно было бы до бесконечности, да вот беда - вкусность сия требовала неограниченной запивки, а бурдючок с пенным дурноватым пойлом, отдаленно напоминающим тихрианское пиво, был уже на две трети пуст. Да и на простор тянуло, в холодок под деревце. Состояние такое было весьма близко к полному блаженству, если бы не свербела одна мысль: зря он проболтался при девках об амантовых детишках. Он их, разумеется, по именам не называл, но Мади сообразит, она ведь у нас кладезь премудрости, что никаких других брата с сестрой Харр вчера и повстречать не мог, а если бы и повстречал - не поведали бы они ему столь тайные и крамольные мысли.
Махида, по-бабьи уловив перемену в настроении своего покровителя, кинула ему обрывок зеленого листа - утереться - и недовольно фыркнула:
- Безбедно живут, видать, детишки ентовы, что у них иной заботы не имеется, как о новом боге размечтаться! С любого бога проку - тьфу, что с горбаня молока, а радости - одни орешки на удобрение. С малолетнего сглупа кого себе не выберешь, так на то закон есть: как семьей обзаводишься, бога и поменять можно, только заплати аманту откуп. И вся недолга.
- Так о том они и печалятся, что менять им не на что, - тихонько прошептала Мади, двумя пальчиками обдиравшая шкурку с печеного клубешка, и Харр понял, что она не столько об Иддсовых отпрысках, сколь о собственных невеселых размышлениях, причины которых он, честно говоря, не понимал.
- Ну так пусть себе Успенную гору выберут, она громадная, одна на всех!
- Не на всех, - тихо возразила Мади, - из Медостава Ярого ее уже и не видать... Да и какой толк с горы?
- А земля-матушка? Она ж на всех одна! - решил внести свою лепту Харр.
Подружки всплеснули руками.
- Сказанул! Земля - она мертвых укрывает, ей поклониться - в нее попроситься, - не на шутку перепугалась Махида.
- Ну, тогда не знаю, - раздосадовался Харр, воображение которого было на пределе, а низ живота тревожил тягостной переполненностью. - Кабы не ваша блажь, что бога обязательно лапать надо да вылизывать, лелеючи, так лучше солнца ничто не подошло бы.
- Тоже мне задачка мудреная! - пожала плечами практичная донельзя Махида. - Пусть велят меднику выковать солнышко золоченое, и весь сказ. А ежели кто хочет единого бога иметь, то пусть такую же фиговину себе закажет, вот и будут одинаковые боги во всех станах окрестных!
Харр подивился ее сообразительности, но мысль эта как-то пришлась ему не по душе.
- Не, негоже подделке поклоняться, лжу лелеять. Живому солнышку на то и глядеть-то будет отвратно.
- Это почему так? - взвилась Махида, в кои веки возгордившаяся тем, что оказалась сообразительнее умнички Мади.
- А потому что идолу поддельному поклоняться - это все равно что с чучелом вместо девки любиться, - отрезал Харр, чтобы больше не приставала.
Мади медленно подняла на него прекрасные свои, точно черной гарью обведенные глаза, и он уже знал, что она скажет: дай мои кружала, Махида...
- Что, кружала тебе? - рявкнула униженная хозяйка дома. - Поди в червленую рощу, набери кипу листов, тогда проси! Все перевела на свои кружала, на кой они только ляд...
Мади послушно поднялась:
- Сказала бы раньше, я по дороге забежала бы хоть к ручью.
- У ручья, может, еще кто из подкоряжников хоронится, тебя что, по Гатитовой доле завидки берут?
Харр, почесываясь, поднялся:
- Пожалуй, и я пройдусь, разомну косточки. Да и Мади поберегу.
- Меня б ты поберег! - впрочем, ни тени ревности в ее голосе не промелькнуло - одна бабья стервозность.
- Да угомонись ты, - досадливо отмахнулся он от разошедшейся любушки. Мне в доме сидеть невтерпеж, а в роще я, глядишь, все деревца поочередно ублажу, не хуже аманта вашего лесового.
С тем и вышли - впереди Мади, аккуратно переступающая через непросохшие лужи, сзади, вразвалочку, обоспавшийся и начинающий нагуливать брюшко Харр с плетеной сеткой для листьев. До последних хижин дошли молча, но затем Мади свернула круто не к дому, а направо, к отвесной горе, которая, как исполинская ладонь, огораживала все Зелогривье, омытая у своего подножия ворчливым ручьем, - они продолжали двигаться прямо по хорошо утоптанной тропинке, петляющей меж мохнатых деревьев-тычков, уставивших свои острые верхушки в зеленоватое небо. Как всегда за полдень, было жарко и влажно, так что даже реденький, хорошо продуваемый кафтан из дырчатой ткани пришлось расстегнуть до пупа.
- Скоро ли? - подал голос Харр, удивленный настойчивым молчанием своей спутницы.
- Не очень, господин мой Гарпогар. Вот хлебные делянки минуем...
Хлебные делянки оказались полянами, усеянными короткими трубчатыми пеньками; на Лилевой дороге, говорят, тоже встречались такие деревца, что срубишь - а в середине мякоть желтоватая, она как высохнет, так и пригодна в пищу, хоть вареная, хоть молотая в муку. Но своими глазами он видел это впервые, и ему снова стало хорошо, потому что он шел по тропе, доселе ему неведомой, и встречал если и не чудеса и диковины, то во всяком случае то, чего не ожидал, будь то лесинка в роще или былинка в поле. И спутница шла молча, придерживая на поворотах золотистую юбочку-разлетайку. После делянок лес пошел богатый, широколиственный, наполненный таким ветряным гулом, словно над верхушками проносился нечувствительный внизу ураган. Но, приглядевшись, Харр понял, что это шлепали друг о друга листья, толстые, как пухлые ладошки, и их шум совсем не мешал птицам, сливавшим свой щебет с переливчатыми руладами каких-то мелодичных трещоток, лишь отдаленно напоминающих слабосильных степных цикад его родимой Тихри.
- А орехи тут имеются? - снова спросил Харр, для того чтобы прервать непонятное молчание Мади.
Она вскинула смуглую руку и, не оборачиваясь, указала куда-то вверх. Он даже голову не стал задирать - поверил.
И снова расступилась перед ними поляна, вся устланная широкими, как у водяной лилии, листьями.
- Режь под корешок, господин, - сказала Мади, - и выбирай покрупнее.
Листья росли прямо из земли тугими пучками; Харр ухватывал черенки одной рукой, другой подрезал под корень и кидал в сетку. У Мади ни ножа, ни кинжала, естественно, не имелось, и он кивнул ей - отдохни, мол, в тенечке, я и сам управлюсь. Управился в два счета, подошел, волоча за собой сетку, и опустился рядом, прислонившись спиной к ноздреватой упругой коре громадного краснолиственного орешника - во всяком случае, кто-то вверху, невидимый, звучно щелкал клювом и сыпал вниз скорлупу.
- Хочешь, слазаю за орехами? - предложил он.
Мади молча покачала головой.
- Да что с тобой? Язычок от жары распух или ты только при Махиде болтать горазда?
Она подтянула коленки к груди и охватила их руками. И до чего ж красивые руки, строфион меня залягай!..
- Когда я спрашиваю тебя, господин мой, ты досадуешь.
- Да потому и досадую, что все про одно да про одно. Ну спроси ты меня про золото голубое, про анделисов пестрокрылых, про чернавок обреченных... Я же до вечера тебя тешить буду!
- То не надобно мне, господин.
- Ну да, про бога единого тебе только и занятно. Точно ты уже старуха плешивая да тощегрудая. Не пойму только, чем тебе твой-то не пришелся? Корми себе птах лесных, с птенцами их тешкайся... Что тебе не ладно?
- То не ладно, что чужие это птенцы, а своего, единственного, мне у моего бога не вымолить...
Харр не сумел удержать глумливый смешок:
