Ежели сегодня ночью тревоги не случится, приставлю-ка я тебя к ней обережником.
У Харра аж в глазах потемнело. Вот только холуйской должности ему и не хватало! Только намылился с караванами постранствовать...
- Аль не доволен? - изумился амант.
- Меня ты не спрашивай, мне в обережниках ходить не впервой, - умудрился вывернуться Харр. - А вот что ты доволен не будешь, так это я тебе наперед голову прозакладывать могу. Вот не поверишь: хоть бы раз мне с чести такой превеликой не бежать в темный лес, хорошо если не без порток. А уж было там что или не было, значения не имеет...
Иддс даже жевать перестал и молча уперся в гостя немигающими глазами цвета темного пива. Только сейчас Харр понял, что напоминало ему это лицо с двумя вытянутыми окружьями смоляного волоса, обрамлявшими глаз и часть щеки: ежели черное на белое поменять да три хохла на загривке вздыбить, то как раз получится голова диковинной птицы, обитавшей на крыше маленького замка принцессы Сэниа,
Амант сглотнул комок, застрявший в горле, и как-то не совсем внятно пробормотал:
- Слушай, я тебе как мужик мужику скажу - ты ж урод...
Харр только хмыкнул:
- А ты лет так через тридцать о том свою властительницу спроси; ежели ничего промеж нами не будет, так она тебе правду скажет, а вот если... хм... то и соврет.
- Утопить бы тебя в блевотине, потрох ты свинячий! - загрохотал амант.
- Не родился еще такой гад, чтоб меня с ног до головы обгадить, примирительно проговорил по- Харрада. - И кончим про владычицу дома. А вот дочку ты береги, шустра больно.
С тем и ушел к воротам, до смерти довольный, что и тут вывернулся. И пирог еще целый за пазуху прихватил, правда, незнамо с чем.
Ночь они прокоротали вдвоем с Дяхоном, прислонившись к теплой не по-ночному стене и поглядывая вверх, где, свесив ноги наружу, все время несли вахту два стражника, зорко вглядывавшихся в темноту: не зажужжит ли, наливаясь тревожным светом, вестник нападения? Но пирли иногда пролетали, со свистом рассекая влажный воздух - невидимые. Звезды мигали, чуть притушенные туманом, и никакой злобы не было в лучах скромной зеленоватой плошки... так светится глаз у сытого волка. Даже не верится, какой страшной она была всего седьмицу назад.
- Кажись, минуло нас лихолетье, - задумчиво проговорил Харр, глядя вверх.
- А у нас никто и не сомневался, - отозвался Дяхон. - Звезда-то была зеленая, нашенская. Своих не обидела. А правду бают, что это ты ее пригасил?
- Врут, - уверенно сказал Харр, разламывая надвое пирог и протягивая меньшую долю старому воину. - Сама погасла. А что, у вас всякое лихолетье со звезды-страшилки начинается?
Харр предвидел, что рано или поздно ему зададут такой вопрос, и ответ был у него наготове: негоже, когда рядовые ратники полагают своего военачальника магом и кудесником - в решительный момент разинут рты, мечи опустят и будут ждать от него чуда. А так - чести меньше, зато в бою вернее. Да и самому по ночам языком трепать не очень-то любо, лучше других послушать. Дяхон же, как многие бывалые воины, любил поделиться своими познаниями:
- Когда золотые столбы с неба в землю уперлись и на своде голубом четыре солнышка затеплилось, все зерно и у нас, и на нижнем уступе погорело... птицы на лету от голода мерли. Вот тогда орда подкоряжная вроде на Двоеручье двинулась, ан нет, стены-то были златоблестищем крыты, вот беда мимо и пронеслась, на Серостанье перекинулась. Зато когда над озером великим черный смерч гулял, Чернорылье спокойно спало, и точно - в Двоеручье всех начисто порешили, и отстраивать некому. Да и что говорить: зверя-блёва в том стане кормить хлопотно, солнцелик-цветок недолго цветет по весне, а наготовить его впрок надо на целый год, вот и выходит весь люд на поля с мешками. Подкоряжные их там и подстерегли...
- Выходит, каким цветом вашего зверя кормить, такова и отдача с него будет?
- А то!
- И что, каждый день его амант доит?
- Кабы каждый день, так он давно бы с голоду подох. Ему жив себя принять надобно. А менять цвет нельзя, каким с вылупления кормлен, таким весь его век потчевать.
- С вылупления... Значит, эта сука блёвучая многолапчатая еще и яйца несет? То-то амант меня пытал, не за тем ли я в его город пожаловал!
- Не. Кобель у нас. Да и у всех остальных. А яйцо можно добыть только на Хляби Беспредельной, и не одну жизнь за то положить придется. Тайно притом, чтоб соседи не проведали, похитчиков не заслали.
- Тайно! - фыркнул Харр. - То-то и ты про него ведаешь, да и подкоряжники, похоже, не просто так сюда пожаловали.
Дяхон слегка отодвинулся, пробормотал:
- А я ничего тебе, лихолетец пришлый, и не говорил.
Голос монотонный, а слова сухие, точно деревянные чурки. Напугался, служивый, а показать страх фанаберия не позволяет. Сказал бы попросту: не выдавай, мол, браток.
- Подкоряжных, ясно дело, навел кто-то из тутошних, становых, проговорил Харр примирительно. - А что касаемо меня, то запомни; я не лихолетец, аманту служить не нанимался и здесь по доброй воле.
- За дурака держишь? По воле...
Харр вздохнул и вытащил свой меч - даже при свете звезд был виден золотой чеканный змей, дивным образом протянутый посередке лезвия, и самоцвет на рукояти сыпал холодными ночными искрами.
- Видал ты такое у лихолетцев?
Дяхон шумно потянул в себя влажный воздух:
- Да ежели по чести сказать, то и у аманта не видал... - Харр уловил дребезжащую трещинку в голосе - так настоящий рубака говорит о добром оружии, которое ему не по карману, или законченный бабник - о девице, коя ему не по зубам.
Бродячий рыцарь не чужд был ни первому, ни второму.
- Так кто ж ты тогда? - тоскливо вопросил Дяхон - простая душа, он никак не мог потерпеть рядом с собой чего-то неопределенного.
- Не поймешь ты, - отмахнулся Харр, уставший объяснять каждому встречному-поперечному, что такое 'рыцарь'. - Так что зови меня попросту Гарпогаром. И вот еще что объясни ты мне: а на что подкоряжным яйцо-то? Им что, так уж надобен в лесу их замшелом этот зверь-блёв?
- Им-то? - изумился Дяхон непонятливости собеседника. - Им самим он на хрен не нужен. А вот ежели они его продали бы в тот стан, где собственный зверь уже в летах, то получили бы столько, что вся их орда цельный год кормилась бы. А по нонешним временам, может, и два.
- А что, корма подешевели?
- Яйца подорожали. Хлябь Беспредельную затопило, и надолго - разве не слыхал? Подкоряжники-то это мигом сообразили.
Неясная догадка мелькнула в голове менестреля:
- Слышь-ка, а ты сам часом не из этих... лесовичков?
Дяхон степенно стряхнул крошки пирога с подола рубахи, торчащей из-под кольчужки, на корявую ладонь и приманил пирлей - те почуяли сразу, слетелись едва видимой в полумраке стайкой.
- Ишь, души безгрешные, есть не едят, а тепло доброе от пищи людской понимают... Чужой человек ты тут, Гарпогар, а то бы знал, что аманты в дом к себе только собственных окольных принимают, и токмо в отрочестве. Так что в стражи тебе не попасть, а в лихолетцы - это очень даже недурственно.
- Слыхал, Щитовых на один пропой, а потом что?
- Кто этими ночами расстарался, тот долго сыт будет - ножевые-то полной мерой платят. Потом у вдовушки какой-нибудь подкормишься, в оружейном двору подсуетишься, так все лихолетье перекукуешь. А там птица ты вольная, хоть в пригородье вживайся, хоть в странники подавайся. Дойдешь до того стана, где новое лихолетье объявлено, - опять тебе служба.
- А тебе кто мешает?
- На мне ж клеймо, ни один амант к себе не пустит...
Так, значит. Не ошейник, так клеймо, как на скотине. Нет, эта земля ему положительно нравилась все
