меньше и меньше.
- Показал бы клеймо-то, - по неистребимой привычке не пропускать ничего диковинного поинтересовался он.
Дяхон засопел. Обиделся, что ли? Тогда непонятно почему, ведь, по его же словам, попасть в дом к аманту - удача и честь немалая.
- С какой это такой радости я перед каждым встречным посеред ночи портки спускать должен? - пробурчал он наконец.
- Так у вас что, клейма на заднице ставят? - Харр с трудом удержался, чтобы не фыркнуть и вконец не разобидеть старого вояку.
- А то! И кольчужкой прикрыто, и в бою не под ударом. И притом, когда не видишь, то забываешь быстрее...
- Сидеть-то не мешает? - не удержался Харр.
- Оно повыше того. Так что ежели и помру где-нибудь в караванном дозоре враз установят, что был я из Зелогривья.
- По знаку?
- По цвету.
- Постой, постой, мне ж говорили, что нельзя на живое тело зеленище класть - прорастет?
- А то! Потому, прежде чем клеймо рисовать, это место слизью гада-стрекишиика мертвят. Так-то. Не- ет, был бы у меня сын, ни в жисть не отдал бы его в стражи. Живешь - вроде бы и сыт, и под крышей; только жизнь-то быстро пролетает! А как немощь одолеет, даст амант горстку зеленушек на обзаведение, и вали со двора. С дружками попрощаться - половина долой, тут не то что хибары - деревца одинокого не купишь, чтоб повеситься. И помолиться больше некому...
Он покачал головой, отмахиваясь от нахлынувших на него горестных мыслей, глянул на посветлевшее небо и, достав из-за пазухи оселок, принялся вострить неуклюжий свой меч.
- Молиться всегда можно, - ханжеским тоном заметил Харр, только чтобы как-то утешить старика.
- Не скажи. Бог у меня солдатский, простой; да и сам посуди, велик ли выбор у нашего брата? Пока я в стражах, он мой меч блюдет - стало быть, и жизнь мою охраняет. А как отдам я меч свой обратно аманту, на что мне мой бог?
- Постой-ка, что-то я не пойму, о чем речь.
- Да вот он мой бог, в руках держу - Оселок-Направник. Не, плохого о нем ничего не скажешь, для служивого человека он в самый раз, у нас многие его выбирают... Только вот уж здоровья у него не попросишь, и ни девки сговорчивой, ни достатку, к старости припасенного... Эх, нет такого бога, чтоб был на все про все!
Харр с изумлением поглядел на своего собеседника - ишь ты, сам додумался до единого бога! Вот только край неба уже совсем зазеленел, скоро и солнышко выкатится травяной оладьей. Наслушался он сегодня вдосталь, а рассказывать про тихрианские обычаи - вопросов не оберешься. Хотя и не грех бы просветить старого служаку про то, какому такому единому богу поклоняться, кого чтить с рождения и до смертного часа.
Пусть своим умом доходит.
- Будет, - хлопнул он себя по колену. - Отсидели мы свой дозор.
- А и отсидели, - без особого энтузиазма отозвался Дяхон.
Продравши глаза пополудни, Харр ощутил себя в скверном расположении духа. Вроде и чужой ему Дяхон, а все-таки жаль. Делиться дарами амантовыми ему, разумеется, и в голову не приходило (одна Махидушка сколько выклянчит!), но хотя бы дать добрый совет... С другой стороны, давно положил он себе за правило в законы-порядки чужих дорог не вмешиваться, а поскольку все дороги на белом свете были ему, по правде говоря, чужими, то и странствовал он по ним, не оставляя ни малейших следов в умах встречавшихся ему на пути людей. И вот только здесь его что-то потянуло на мудреные речи: или староват стал, или не к месту пришлась на его стезе Мади-разумница.
На пороге зашелестело - ох, накликал. Явилась. Дом ей тут родной, что ли?
- Ты не занедужил, господин мой Гарпогар? - а голосок трепетный, будто и впрямь ее чужое здоровье заботит.
- Да чую, что не с той ноги встану... - сел на постели, почесал подмышки. - Ночь тоскливая выдалась.
- В околье пашем троих, говорят, поймали, но это с прошлой ночи, в кустах отсиживались. А то тихо, как в мирные дни. Или замерз ты без теплого плаща? В степях твоих отеческих, говорят, много теплее...
Вот привязалась! И про неоглядные просторы тихрианские напрасно напомнила, еще тоскливее на душе стало.
- А, страж тут один весь дозор о своей пищей старости прогоревал. И впрямь жалко старинушку, одиноко и голодно жизнь кончит.
- Ага, жалей его, жалей, - живо откликнулась со двора Махида, - небось про грошики убогие тебе толковал, про то, что крыши над головой не присудится... Так?
- А что, не так?
Махида злобно хохотнула:
- А про заначку потаенную, что у каждого стража где-нибудь под стеной закопана, он тебе не говорил? А сколько он за свою службу из дома амантова накрал, не рассказывал? Ты поинтересуйся, утешение ты мое утрешнее, пропадун ночной, кто богаче - я или он?
- Да что ему красть-то?
Махида бросила стряпню, стала на пороге, уперев руки в крутые бока:
- Как в дозор по нашему околью их нарядят, каждый обязательно что-нибудь у аманта стянет - кто чашку, кто полотенишко. Так. В хибарах на жратву поменяют, самих-то сытно кормят, чтоб силу не потеряли, а вот телесов, особливо ошейных, - тех едва-едва. Значит, несут добытое обратно телесам, что с зеленищем возятся, те им в лохани зверевой со дна зеленище соскребут, в посудину поганую накладут - и водицы сверху, так долго можно сохранять. А это уже на живую деньгу продают, в загашник свой. А кто иной и за будущую хибару платит, ему деревца в кружок посадят и ростят-лелеют, ветви в шатер связывают. Через десять-пятнадцать зим глядишь - только корой оплести, и хоть трех жен приводи. А ты говоришь - крыша над головой...
Харр спустил ноги с постели, махнул Мади, чтоб отвернулась, и, угрюмо посапывая, принялся натягивать штаны и дневной кафтан из рядна, что в самый раз по тутошней влажной жаре.
- На что ты обиделся, господин мой Гарпогар? - Мади сидела на корточках спиной к нему и все-таки почувствовала, что на душе у него хреново.
- Да не обида это! Вам, девкам, не понять, как это бывает, когда почуешь чем-то, локтем, что ли: живой рядом человек, брат - не брат, по свой, и беды все его понятны, и душа толкает помочь... А потом послушаешь про него ворюга продувной, да еще и слезу из тебя, дурака, давил... Мерзко. Голодал бывало, а чужим всегда брезговал. Грех это, и не любо солнцу ясному на такое глядеть.
- Дай мои кружала, Махида, - еле слышный шепот, а точно шило в зад.
Опять за свои каракули примется, умница-заумница, будто в первый раз слышит, что воровать негоже. Надоело. Он рывком подхватил перевязь с мечом, кивнул Махиде:
- У аманта пополудничаю! - и двинулся в город. Пора в караван напрашиваться, поглядеть, так ли уж тоскливо в соседних становищах. А то ни пиров, ни базаров - живут, точно им мозги обручем зелененым стиснули. Можно бы, конечно, и в одиночку рвануть, но лучше все-таки за спиной оставлять дом, куда можно вернуться без опаски. А то, строфион их задери, в соседних-то местечках, может, и еще хуже.
Так, голодный и раздосадованный, ввалился к аманту; сразу послышалась перекличка рабов, докладывающих хозяевам о госте, и откуда-то сверху слетел Завл, восторженный, уже с мечом в руке.
- А отец что, в отлучке?
- В загоне, блёва дрочит, господин-пестун.
- Прикажи еду подать, не завтракал я нонче.
Мальчик вежливо поклонился, хлопнул в ладоши, что-то скороговоркой велел набежавшим телесам - видно было, что не впервой принимать кого-то за старшего. Повел Харра наверх, да не в покои с потолочными окнами, где обычно батюшка трапезничал, а прямо на крышу - на огороженной от ветров
