похоже, Харр заплатил слишком щедро.
- Это и за те две, что я нынче заказал, - бросил Харр через плечо, чтобы сладкомордый не очень-то радовался.
Он вышел, старательно упрятывая крученые жилы за пазуху. Не привыкший терять своего, завернул к аманту:
- Я тут поиздержался, кое-какую справу оружейную заказывал, так это как?..
- Ты ж теперь у меня вольнорасчетный, покличь казначея-телеса, он тебе отпустит сколь надобно.
Иддс умел бывать каким-то царственно-равнодушным - даже не поинтересовался, на что деньги его кровные употреблены. Ладно, то-то удивится, когда воочию узрит!
Но домой пошел не удивление аманту править - Мадиньку дожидаться. Махиде ничего не сказал, молча кинул тетивы в ту же кучу, где дожидались своего часа обструганные ветки да мешочек с наконечниками, и завалился на постель, тупо глядя в зелень навеса.
Шаги он уловил издали - легкие, упругие. Сразу вспомнились точеные пяточки, оплетенные алыми ремешками, и всколыхнулась досада: привязала-таки она его к Зелогривыо ремешками этими сафьяновыми.
- Эй, Махида! - гаркнул он. - Вино кончилось, сбегай, пока не стемнело. Да худого не бери, поищи получше!
- Да это я мигом!
Что-то в последнее время очень она стала сговорчивой. И тотчас же донесся ее радостный вскрик - уже из проулочка:
- Ой, кого я ви-и-ижу! Оклемалася! Ты погодь, я минутку спустя буду.
- Я сказал - хорошего!!! - У, строфион тебя куда следует, раньше надо было ее послать...
Мадинька скользнула во дворик, сразу протянула травяную сеточку:
- Тут я снеди кое-какой...
Он рванул из ее рук поклажу, швырнул в угол. Притянул к себе, обхватив худые плечики, так что кончики его пальцев легли на остренькие по-птичьи лопатки. Знал, что жаром его дыхания так и обдало ее лицо, точно паром хмельным. Знал, как под коленочками детскими задрожали голубые жилки. Знал, как вот-вот сейчас станут по-вечернему смыкаться ресницы, и золотой дурман застелет глаза...
Да вот только хрен тебе строфионий. Ничего такого не было.
Он отступил на полшага, опуская руки, а она все так же спокойно глядела на него, не отводя ясных очей, и вовсе не у нее, а у него поплыл перед глазами желтый светлячковый туман, и шелестом мотыльковых крыльев донеслись из невозможного прошлого слова чужедальней принцессы: 'Непреодолима для нас золотая преграда...'
- Мы с тобой прямо как чужие, - потерянно пробормотал он.
- Ты был нужен мне, господин мой, один ты, и никто, кроме тебя. Только разве я была тебе надобна?
Он криво усмехнулся:
- Нужен... Точно посошок на крутой тропинке. Прошла свою тропочку, теперь посошок можно и выбросить.
Вот теперь ее глаза слегка затуманились:
- Я обидела тебя, господин мой? Но что же делать, если я всегда говорю правду, а она вон как выговаривается...
- Ты дедку своему правду-то не брякни! А что до тебя... Раз уж до правды дошло, что промеж таких, как мы с тобой, не часто бывает, то и я тебе честно скажу: был у меня баб не один десяток. И не два, и не три... Всех я сам выбирал, но таких, как ты, в моем выборе не было.
- Тем легче тебе позабыть меня, господин мой Гарпогар.
Он безнадежно махнул рукой, пошел к постели. Рухнул, потом перевернулся на спину и уставился в проклятый зеленый навес над головой.
- Забыть-то я тебя, конечно, забуду, куда денусь, - пообещал он, - да вот только не просто это будет.
- Я помогу тебе, - проговорила она, и в ее голосе прозвучали какие-то покровительственные, чуть ли не материнские нотки. - Постараюсь сделать так, чтобы больше не попадаться тебе на глаза.
- Нет, ничего ты не понимаешь! - он безнадежно махнул рукой. - Мне совесть не даст тебя позабыть, точно я обокрал тебя, понимаешь?
- Нет. Ты дал мне то, о чем я мечтать не смела до тебя... У меня ведь сын будет.
- Тоже мне гостинчик! - фыркнул он. - Другие бабы по дюжине рожают без всякой о том мечты. Не о том я...
- Так о чем же?
Он даже замычал от отчаяния. Чувство, томившее его все эти дни и недели, было четким, реальным... и неописуемым.
- Понимаешь... Я точно дал тебе грошик зелененый и тем грошиком заслонил от тебя сокровища несметные.
- Значит, не мои они, сокровища эти.
- Глупая ты, потому как не привеченная, не обласканная. Сокровища эти каждому человеку от рождения завещаны.
- Кем же?
- Кем, кем... Богом.
- Твоим?
- Да хоть и моим. Тем более что един бог, только вы до этого еще не дошли умишками вашими зеленеными. Только пока дойдете, для тебя-то уже поздно будет! Сейчас ты не только от меня - от любого мужика на полет стрелы шарахаться будешь, хотя по секрету тебе скажу, что первую половину преджизни девка брюхатая - кусочек лакомый: добрая, нежная, и самой ей в самую радость... да не красней ты, дело я тебе говорю, коли больше сказать некому! А как родишь ты, так начнешь с дитем тешькаться; по твоему нраву на то годков десять и уйдет. Потом еще попривередничаешь, а время-то - ау! Так и не узнаешь, что есть на свете слаще самой жизни.
- Зачем ты говоришь мне это, господин мой?
- А затем, что приходи завтра на то же место!
- Это ты из жалости?..
- Да хотя бы и так! Видишь - правду тебе режу, а другой бы наврал с три короба. Приходи, с утра росного буду ждать тебя, плащом заморским ножки укутаю, жемчуг озерный на паутинку лесную нанизаю...
Понесло менестреля.
- А не ты ли говорил, Гарпогар: не желай чужую жену?
Вот тебе и на. Да сполна. Недаром ведь Махидушка прямо-таки зеленела, когда про кружала проклятые упоминали. Набрехал с три короба, а что - и сам не помнит, по в кружалах-то намертво вписано, не отвертишься. Все беды на свете - от бабского ума! И более всех - самим им не в радость.
- Когда ж правда за тобой стояла, господин мой Гарпогар, - тогда или сегодня?
- Была мне забота врать тебе, - проговорил он устало, потому что понял: крепче золотого тумана заслонится она словами мудреными. - И тогда я был прав, и сейчас как на духу. Потому как есть закон, солнышку-живу любый: не убивай. Но если замахнется кто мечом на дитя беззащитное - пришибу голыми руками, и бог мой возрадуется. Поняла?
Она опустила голову и мяла в руках какую-то тряпочку.
- Говорил я тебе: почитай родичей старших. Но ежели продал меня отец мужелюбам слюнявым, то плюну я на его могилу, и бог мой меня не охаит. Непонятно?
И снова она не ответила, видно, только Махиду ждала, чтобы кружала свои окаянные у нее попросить.
- И еще я тебе говорил: не поклоняйся идолу рукотворному. Но ежели, скажем, полюблю я тебя больше жизни своей - да не волнуйся, это я к примеру, потому как скорее земля под нами надвое треснет, чем такая бредуха со мной наяву приключится, - так вот, если я, окончательно сбрендив, на ровной беленой стене
