доставляет безумную радость наблюдать холодность пуританского лейтенанта по отношению к прекрасной пленнице.
Отсутствие Винтёра придало мне куда больше аппетита, чем его присутствие, поэтому я продолжила ужин и съела все. Вода завершила трапезу. На другом конце столика вызывающе стояли бокал и пустая бутылка из-под испанского.
Пришло время опять читать молитвы и петь пуританские гимны.
Два человека дышали за дверью, не вмешиваясь и не стараясь меня остановить.
Один из них был часовым.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
УРОКИ РУКОДЕЛИЯ
Утро четвертого дня я посвятила тому, что разорвала все имеющиеся у меня носовые платки, кроме двух, в узенькие полоски. Полоски превратила в жгуты, а жгуты связала между собой, так что получилась душераздирающая веревка. К сожалению, выглядела она лучше, чем была на самом деле.
Потом я долго стояла у двери, вслушиваясь в шаги в коридоре, и, когда услышала, что идет Фельтон, забралась на кресло с веревкой в руках и принялась задумчиво изучать потолок.
Когда заскрипела дверь, я спрыгнула с кресла и, виновато улыбаясь, спрятала веревку за спину.
Фельтон был весь воплощенная официальность. Только глаза у него были красными и воспаленными, как у человека, который ночью не спал.
Я кинула веревку на кресло и села сверху. Пара узлов остались на виду.
– Что это такое, сударыня? – холодно спросил Фельтон.
– Это? – рассеянно сказала я. – Ничего… Скука – смертный враг заключенных. Мне было скучно, и я развлекалась тем, что плела эту веревку.
Фельтон быстро обшарил взглядом стены и потолок, заметил в стене над моим креслом массивный позолоченный крюк. Наверное, раньше на нем висел щит, а под щитом мечи. Его передернуло.
– А что Вы делали, стоя на кресле? – строго спросил он.
– Что Вам до этого? – носком туфли я выводила узоры на пьшьном полу.
– Но я желаю это знать! – не отступал Фельтон.
– Не допытывайтесь, – легко взглянула на него я. – Вы знаете, что нам, истинным христианам, запрещено лгать.
– Ну так я сам скажу, что Вы делали или, вернее, что собирались сделать: Вы хотели привести в исполнение задуманное Вами роковое намерение. Вспомните, сударыня, что если Господь запрещает ложь, то еще строже он запрещает самоубийство!
На полу среди загогулин появился крест.
– Когда Господь видит, – задумчиво и убежденно сказала я, – что одно из его созданий несправедливо подвергается гонению и что ему приходится выбирать между самоубийством и позором, то, поверьте, Бог простит ему самоубийство. Ведь в таком случае самоубийство – мученическая смерть.
– Вы или преувеличиваете, или не договариваете! – воскликнул Фельтон. – Скажите все, сударыня, ради Бога, объяснитесь!
Я резко стерла крест и не менее резко ответила:
– Рассказать Вам о моих несчастьях, чтобы Вы приняли сказанное мною за басню, поделиться своими планами, чтобы Вы донесли о них моему гонителю, – нет, милостивый государь! К тому же, что для Вас жизнь или смерть несчастной заключенной? Ведь Вы отвечаете только за мое тело, не так ли? И лишь бы Вы представили труп, который бы признали за мой, – и больше с Вас ничего не спросят. Быть может, Вас даже вознаградят вдвойне!
Фельтон оскорбился, как я и предполагала.
– Я, сударыня, я? И Вы можете предположить, что я возьму награду за Вашу жизнь? Вы не думаете о том, что говорите!
– Не препятствуйте мне, Фельтон, не препятствуйте! – с угрозой сказала я. – Каждый солдат должен быть честолюбив, не правда ли? Вы лейтенант, а за моим гробом Вы будете идти в чине капитана.
– Да что я Вам сделал, – закричал возмущенно Фельтон, – что Вы возлагаете на меня такую ответственность перед Богом и людьми? Через несколько дней Вы покинете этот замок, сударыня, Ваша жизнь не будет больше под моей охраной и тогда… – он вздохнул, – тогда поступайте с ней, как Вам будет угодно.
– Итак, – жестко подвела я итог его восклицанию, – Вы, человек благочестивый, Вы, кого считают праведником, желаете только одного – чтобы Вас не потревожили, не обвинили в моей смерти?
– Я должен оберегать Вашу жизнь, сударыня, и я сумею сделать это, – упрямо сказал Фельтон.
– Но понимаете ли Вы, какую Вы исполняете обязанность? То, что Вы делаете, было бы жестоко, даже если б я была виновна; как же назовете Вы свое поведение, как назовет его Господь, если я невинна?! – спросила я, глядя ему в лицо.
– Я солдат, сударыня, и исполняю полученные приказания! – опять спрятался за мундир Фельтон.
– Вы думаете, – горько улыбнулась я, – Господь в день Страшного суда отделит слепых палачей от неправедных судей? Вы не хотите, чтобы я убила свое тело, а вместе с тем делаетесь исполнителем воли того, кто хочет погубить мою душу!
– Повторяю, – сказал Фельтон, пытаясь придать голосу уверенность, – Вам не грозит никакая опасность, и я отвечаю за лорда Винтера, как за самого себя.
