Шеврикука, или Любовь к привидению

надеялся. В особенности сегодня... Ну что же, сказал себе Шеврикука, обойдемся без приспешников, без помощников и тем более без советчиков. А может, он все же прикидывается охолодавшим и бездыханным? Сам же, стервец, вослед Шеврикуке глаз приоткрыл, а потом, язык в спину показав, выругался небось единицами своего энергетического измерения и расхохотался. Дуняша-Невзора поджидала Шеврикуку в Лавандовом саду невдалеке от Купального пруда. Сегодня она более походила на больничную сиделку, аккуратную и сострадательную. 'Опять тоску нагонит?' - насторожился Шеврикука. - А что же ты не кормишь своих бегемотиков? - спросил он. - Обойдутся! - сердито сказала Дуняша. - Слушай, Шеврикука, что ты натворил! Отчего ты не вернул Петюлю на Лужайку? Как ты позволил ему пить клей? - Вот тебе раз! - удивился Шеврикука. - Ты меня не предупредила, чем его поить, а чем нет. - Да хоть бы и предупредила! Ты все равно бы поступил по своему самонравию! - Что значит - по самонравию? - То и значит! По самонравию! 'Это про Потемкина утверждали, - вспомнилось Шеврикуке, - ведет себя не по законам, а по самонравию...' - Самонравие - самодурство, что ли? - спросил Шеврикука. - Твое самонравие - возможно, и самодурство! - заявила Дуняша. - Теперь сам расхлебывай. - А не ты ли подсунула мне Петюлю и посоветовала зайти в трактир? - Я хотела тебе помочь! Чтобы Герасим разговорился, а ты бы из него что- нибудь вытянул. - Ну и что же натворил Петюля? Чем он теперь нехорош? И почему он не может вкушать ацетоновый клей, коли он того желает? - А потому, что не может. Ему запрещено. Его начинает лихорадить. И в него входит Нерв. И сам он начинает взъяряться. - Ты не забыла про бинокль? - Не забыла... - Так к кому вхож Петюля? - А ты не знаешь? - Не знаю. - Ты дурака валяешь? - Ладно... Гликерия держала в руках бинокль? - Нет. Она не знает о нем. Это моя затея. - Ты врешь. - Я не вру. - Так к кому вхож Петюля? - К троим. - Значит, насчет бинокля и Гликерии ты не врешь? - Не вру. - Ну и окончим на этом разговор. - Хорошо... - Дуняша положила руки на колени. - Я вру. Гликерия развинчивала и обнаружила... - Бинокль беру, - сказал Шеврикука. - Насчет Петюли? - Он вхож к троим. Определенным. Но он вхож и ко многим. К кому укажут. К кому захотят. В этом его особенность и ценность. Сам же он увлечен компьютерами. У него приятель... как это... Белый Шум... Слышал о нем? - Слышал, - кивнул Шеврикука. - Он и мой приятель... А Петюля и Герасим? - Не знаю. Восемнадцатый век. Меня тогда не было. - Опять ведь неправда... - Поговоришь нынче с Гликерией, и отпадут вопросы, - сказала сиделка и помрачнела, будто вспомнила о своей больной, распластанной под капельницей. - Ты сейчас поведешь меня к Гликерии? - спросил Шеврикука. - А более и времени не будет. - Но выходит, что Петюля-то - вредный. А ты его угощаешь ячменным зерном. - Мои слабости. И Петюля вредный не всегда. - Вредный, когда проявляет самонравие? - И тогда тоже. - А мне по душе слово 'самонравие', - сказал Шеврикука. 'А Пэрст-Капсула - самонравный? Кстати, а не вхож ли в его сны, видения, а может, и кошмары, его недомогания Петюля? С Белым-то Шумом они приятели... Но вряд ли Дуняша ведает о полуфабрикате, уберегаемом нынче невидимой капсулой'. - И где же теперь Петюля? - На игровом поле. С Герасимом. Пока клей из него не выйдет и не опадут раздутия, его к Лужайке Отдохновений не допустят, а ячменные зерна он получать не будет. - Экая досада... - Ладно. Вести тебя к Гликерии Андреевне? Ты готов? - Готов. - Ты ее не огорчишь? Ты ее не обидишь? - Не имею намерений. Бинокль у тебя? Или у Гликерии? - У меня. Гликерия ничего бы не смогла пронести в узилище... 'Ну это, положим...' - хотел было возразить Шеврикука, но не возразил. Принял протянутый ему перламутровый бинокль, рассматривать его не стал, сунул в карман джинсов, пальцы его наткнулись на нечто твердое. 'Соска-затычка, - вспомнил Шеврикука. - Исключительно для правого уха...' Ему опять захотелось вышвырнуть подарок Отродий, доставленный Веккой-Увекой, но вызывать вопросы Дуняши он не пожелал. Шли они уже с Дуняшей в березняке с ореховым подлеском, под ногами шуршали папоротники, трещали белые подгрузди, и туман, туман опадал на них. 'Я дальше не пойду, меня не пустит, там впереди камни и пещеры, - прошептала Дуняша. - Ты проводник. Ты пройдешь. Ты вызывался быть проводником. Ты пройдешь?' - Ты пройдешь? - спросила она громко, с сомнениями и испугом. - Пройду! - сказал Шеврикука. - Поворачивай. - Я буду ждать... - Здесь не жди! Туман затемнел теменью. Испугов Шеврикука не ощущал, не то было намечено им предприятие, чтобы его сочли необходимым остановить капканами и препонами. Дурацкий бинокль если и мог что-либо отворить, по уверениям ослабленного меланхолией Иллариона, то не здесь и не сейчас. Сейчас же следовало повторить опыт, начатый в трактире 'Гуадалканал'. Но там усилия прилагались по пустяковому поводу - всего лишь расплатиться за себя и за двух скромных в потребах собутыльников. Теперь же без шумов надо было заменить взрывные устройства или хотя бы отбойные молотки. 'Будем ответствовать! - заверил себя Шеврикука. - Будем ответствовать!' Дабы ответствовать, должно было обратиться не только к силам, какие и обеспечили благополучный уход из американо-японского 'Гуадалканала', но и к своим долгосрочным обретениям. Что Шеврикука и сделал. Его тотчас завертело, ткнуло головой в твердое, ушибло, но не одурманило болью, камни же стали словно бы сыром, потом и плавленым, и творожным, Шеврикуку проволокло сквозь сырково-творожную массу, не измазав и не забив ему нос, рот и уши, а затем и вынесло в пустоту. Пустота была черной, явно замкнутой пазухой в чем-то, пещерой или камерой, догадался Шеврикука. И догадка его вскоре подтвердилась. А прежде он услышал женский вскрик, не громкий, не истеричный, но скорее брезгливо-предупредительный, будто к ноге кричавшей присоседилась мокрая мышь. Без всякого разумного движения мысли Шеврикука выхватил бинокль, и тот неожиданно испустил свет, не яркий, но давший увидеть женщину в монашеском плаще с капюшоном. Бинокль словно бы вызвал другое свечение. Над Шеврикукой, уткнувшимся в камни, возникло тюремное оконце с решеткой. Женщина, хотя Шеврикуке удалось разглядеть лишь нижнюю половину ее лица, была несомненно Гликерия. Но требовалось и подтверждение. - Ты рада мне так, - сказал Шеврикука, - будто я и впрямь мышь. - Шеврикука? - с удивлением произнесла Гликерия. - Кто же еще? Ты что, меня и не ждала? - Ждала, - подумав, ответила Гликерия. - Но с сомнениями. Теперь Шеврикука разглядел камеру. Длинная, узкая. Пенал. Или часовня? Гликерия сбросила капюшон, откинула голову и стала похожа на героиню Флавицкого, измученную ужасами мира и оскорбленную подлостью известных ей лиц. - Ты прикована? - Да. Я на цепи, - сказала Гликерия. - Здесь узилище. - Сейчас я освобожу тебя. И выведу отсюда. - Нет! Нет! Меня не надо выводить отсюда! И не надо освобождать от цепей! - вскричала Гликерия чуть ли не в испуге. - Но зачем я здесь? - У тебя много времени? - спросила Гликерия. - У меня времени мало. - Тогда будем говорить коротко. И вопросов следует задавать немного. - Но все же - из-за чего ты здесь? - Не по своей воле. Из-за чужих козней! - Из-за чьих? И в чем нарушена или уязвлена твоя воля? - Если ты явился сюда мстителем или освободителем, - сказала Гликерия, твой приход бессмысленный. - Что и зачем я должен делать? - спросил Шеврикука. - Нас могут слышать и наблюдать теперь? - Я думала: ты позаботился о том, чтобы не могли... - Гликерия будто бы удивилась его вопросу. Шеврикуке вновь пришлось обратиться к приданным ему силам. - Так что и зачем я должен сделать? - Если это не противоречит твоим отношениям ко мне, твоим желаниям, твоим возможностям, я просила бы тебя, я умоляла бы тебя проникнуть в нечто, добыть нечто, что обеспечило бы мне истинное положение и свободу, в частности, от страхов и дурных обязательств. - Наволочки хватит? - спросил Шеврикука. - Что? Какой наволочки? Для чего? - Для добытого. Мне в силу самых разных причин, не в последнюю очередь сословных, удобнее всего уносить добычу в наволочках. - Ты балагуришь, Шеврикука! Ты смеешься... - И Гликерия расплакалась. - Ничего подобного, - сказал Шеврикука мрачно. - Я не шучу. И ты бы могла знать мои привычки. Но где уж тут помнить о них... - Не обижайся, Шеврикука. - Гликерия шагнула к Шеврикуке, произведя звон оков. Шеврикука расстроился или даже испугался. Слезы уже состоялись, цепи зазвенели, следом могли открыться нежности, и все пошло бы прескверно. Он положил себе избегать всяческих проявлений чувствительности, чтобы не мешать делу, он и держался, но теперь и сам шагнул навстречу Гликерии, дал ей уткнуться ему в грудь и выплакаться. - Все. Оставили, - сказал Шеврикука, отстраняя Гликерию. - Если я вспомнил наволочки, значит, я настроен всерьез. Будь добра, излагай суть дела. Суть дела содержалась в следующем. Гликерия, хотя и принадлежала к роду Тутомлиных, из-за того, что служила в доме на Покровке привидением, многого в этом доме не могла, не имела на то прав. Доступное простой личности в силу установлений было недоступно ей. Под простой личностью можно было понимать и Шеврикуку. Нарушение установлений каралось жестоко (в узилище же ее затворили из-за других бед и злоключений, не расспрашивай сегодня каких). Потому и простенький бинокль, шестистепенная штучка, добывался известным Шеврикуке способом. Перед самым затворением в узилище Гликерия все же отважилась и попыталась пробраться к покровским тайникам. Однако во всех местах и щелях ее проникновений Гликерию словно бы током отшибало. 'К тому же я не такая, как ты...' - 'Проныра', - подсказал Шеврикука. 'Нет, нет! - не согласилась Гликерия. - Просто ты лишен моей щепетильности и многих моих ложных комплексов. К счастью, и Бушмелев по установлениям не может проникнуть в тайники', - тут же сообщила