Шеврикука, или Любовь к привидению

профилактория. Можно посчитать - из лешачих. Можно посчитать - из лесных дев. Стиша принесла на коромысле шесть алюминиевых судков. Принялась расставлять посуду. Стол, ею украшаемый, наверняка прежде покрывали одухотворенным красным сукном в предвкушении вразумительных бесед, теперь же он служил презренным трапезам. Угощения предлагались не обеденные и не вечерние, а так, попутно- развлекательные: малосольные и соленые огурцы, сушеный горох, соленые грузди, видно, что сибирские - голубые и каждый с тарелку, а к ним - сметана, квашеная капуста, караси с золотой коркой, 'яко семечки', рябчики, тушенные в брусничном отваре, но холодные. К напиткам же, понял Шеврикука, каждый из сотрапезников доступ имел свободный. Впрочем, ему, как гостю, Стиша поднесла ковш с чуть желтоватой жидкостью, поклонилась, сказала сладко, но и как бы с ленцой: - Будьте благосклонны, примите медовуху. Шеврикука принял. Подцепил вилкой голубой груздь и долго с уважением вкушал его, не давая сметане стечь на пол. - Это Шеврикука, - сообщил Стише, оторвавшись глазами от газеты 'Труд', Малохол. - Тот самый Шеврикука? Неужели? - будто бы радостно изумилась Стиша. - Как же, как же, наслышаны! Не притворным ли было ее изумление? Шеврикуке сейчас же показалось, что и в облике Стиши есть нечто притворное или декоративное. Нет, не так. Стиша выглядела словно бы хористкой или, скорей, плясуньей удачливого (оттого и костюмы свежие) фольклорного ансамбля, чьи добычи и успехи были достижимее где-нибудь в Кордильерах или на Виргинских островах, нежели в местных Липецках и Омсках. Мягкие волосы ее (коса до пояса, естественная светло-русая или, если хотите, пшеничная) обегал поверху чуть кокетливо сдвинутый набок венок из ромашек, васильков, львиного зева, колокольчиков. Нынче в подобном венке можно было признать претензию и нарочитость. Но, рассмотрев шелковую, кадрильную блузку Стиши, гладкую, со множеством пуговиц, поднимавшую и саму по себе высокую грудь и доказывающую зрителям, что у барышни все есть и там и тут, юбку протяжную, почти до сапожек (всплеснет - и какие виды!), и легкие, красные сафьяновые сапожки, рассмотрев все это (что Шеврикука и сделал), можно было заключить: 'А что? Стильно! Есть стиль и есть линия. Пусть и с претензией!' Да и отчего же не сплетать и в Москве венки в нынешние летние дни бывшей лесной деве? - Я потом вам скажу, от кого я о вас наслышана, - шепнула Стиша Шеврикуке. - От одной... От одной известной вам особы... Ага... Нет, мила, мила, отметил Шеврикука. И глаза ее хороши и лукавы... - Это что у вас там за шуры-муры! - загремел Раменский, и видно было, что он сердит. В глазах же его злился зеленый огонь. Стригли и брили Раменского с усердиями, и сам он старался ублагородить себя, выдирал кусты из бровей, однако и даже находясь под предводительством Малохола, он по-прежнему оставался жестко-лохматым. И, несмотря на все вращения судьбы со взгодами и невзгодами, волосы его не потеряли оттенки лесного происхождения. Нет-нет, а проглядывалось в них зеленое. А уж зеленый огонь из его глаз не исчезал никогда. - Рамень, - спросил Шеврикука, - а ты Кышмарова знаешь? - А то?! - буркнул Раменский. - Он тоже тявкает, как и ты. И тоже не по делу. - Рамень нынче в ущербе, - сказал Печенкин. - А? Или нет? Уже проиграл мне с Лютым двух барсуков и четверть березового колка под электропередачей! Фрязино-Ивантеевка. На него не дуйте. Вспыхнет! А Кышмарова все знают. И лучше бы не знали. Ставки в играх на бочке или даже на бывшем красном столе в целях удержания натур от падения допускались теперь малые. Чтоб избежать обид и расстройств, приняли вместо 'малые' выражение 'по средствам времени', но средств не было, достойных, естественно, средств, отсутствие же их падало коршуном вины исключительно на время и его обстоятельства. Но проигрыш двух барсуков и четверти березового колка под электропередачей можно было приравнять к гусарскому проигрышу, требующему выстрела в висок. Шеврикука испытал сострадание к Раменскому. - А что, надо осадить Кышмарова? - поинтересовался Лютый. - Нет, я так... - поспешил ответить Шеврикука. - Всякие странности приходят в голову после медовухи. На днях я, правда, встречал Кышмарова. В сапогах со скрипом... - Это что за топот? - поднял голову Малохол. - Восходители разминаются, - пропела Стиша. - Опять? Я же их отгонял! - У них восхождение на днях. Небесный забег. - Дорожку эту стоило бы взорвать. Или затопить. Или искромсать корнями дуба. Но на что рассчитывать с этими вот отдыхающими! - осерчал Малохол. - Тогда здесь, по пересеченной местности, станут устраивать кроссы, предположил Печенкин. - Прекрати ехидства! - крикнул Малохол. Он отбросил издание трудящихся масс и выскочил во двор. За Малохолом, волнуя всплесками свободной юбки, последовала Стиша. Лютый, Печенкин и Раменский переглянулись и остались при бочке. А Шеврикуку потянуло на воздух. Вдоль забора профилактория протекала в деревьях асфальтовая дорожка, способная облагодетельствовать и легкие автомобили. По ней неслась толпа сосредоточенных мужчин. - Куда это они? - удивился Шеврикука. - В Останкино. К вам. На Башню. К столикам 'Седьмого неба'. - Прямо отсюда? - Нет. Здесь они разминаются. - Я узнаю, - зло пообещал Малохол, - кто их сюда определил. Какая вражина. Мужчин неслось, пожалуй, не меньше сотни. Все они были спортсмены, даже те, что несомненно пережили отмену золотых червонцев с изображением императора Николая. Лишь один бегун забыл или не успел переодеться к старту, он был в вечернем (назовем так) костюме и при галстуке. Именно он остановился, рассмотрел зрителей из профилактория и закричал: - Игорь Константинович, и вы здесь! Я сейчас! Это был Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный. Он бросился вдогонку за одним из спортсменов, коренастым, в цветастых трусах, наговорил ему что-то на бегу и тотчас же вернулся к забору профилактория, похожему на ограждение стадиона в Петровском парке, просунул голову в проем меж железных палок: - Уморили! Укатали! Попить дайте, братцы! Малохол не выразил сочувствия к заморенному бегом братцу, он и на Шеврикуку поглядел строго, будто осуждал его за неприличное знакомство и предупреждал о чем-то. А Стиша взяла и вынесла страдальцу чашу с напитком. Крейсер Грозный, видимо, так был обезвожен, что в мгновение перебрался, не повредив штаны, через железные трехметровые палки, а они были увенчаны наконечниками копий. - Уважила, красавица! Спасла! - отфыркивался Крейсер Грозный. - Но еще бы. И чуть-чуть посидеть! Ноги отбил. - У вас занятия, - Малохол явно призывал гостя, проявив выдержку и силу воли, продолжить забег. - Э-э! - легкомысленно махнул рукой Крейсер Грозный. - Я уже спешился. И это не мое занятие. Это занятие Сан Саныча, Такеути Накаямы, моего лучшего друга. Это он марафонец и побежит в Башню! А я его сопровождаю. Сейчас у них будет круг, а у меня, значит, полчаса. Налейте что-нибудь еще и позвольте посидеть. И Крейсер Грозный, не обращая внимания на недовольства Малохола, двинулся к помещению, где можно было выпить и посидеть. Отбитые ради удач японского друга и марафонца Сан Саныча ноги Крейсера Грозного сразу же привели его не куда-нибудь, а в укромную каморку Малохола. - О! И тут флотские! - обрадовался Крейсер Грозный, обнаружив капитанскую фуражку заседателя при бочке Печенкина. - Что ж ты мне, Игорь Константинович, не рассказывал о таких героях. По этому поводу надо сейчас же бы и непременно! - Флотский! - загоготал Лютый. - Знаменитый флотоводец! Адмирал головастиков и водомерок! - Глупые шутки сейчас лишние! - предупредил Малохол. - Да, да, конечно, - спохватился Лютый. И погрустнел. А Крейсер Грозный мятым жестяным боком заполненной пахучим напитком кружки уже приветствовал нежно-тонкий стакан Печенкина. - У вас картишки, - сообразил Крейсер Грозный, - а у меня полчаса! - Только при наличии живности, лесопосадок или водоемов, - недружественно, взглядом вытесняя гостя за пределы профилактория, просипел Раменский. - Что-что, а живность у меня есть! - рассмеялся Крейсер Грозный. - Какая? И сколько штук? - Штука одна. Пока. Но в ней одиннадцать погонных метров. Змей Анаконда. - Чем подтвердите? - Весь город знает. О змее был сюжет в 'Московском телетайпе'. Игорь Константинович не даст соврать. - Змей есть, - кивнул Шеврикука. - А если вам штуки... Так у моего друга Сан Саныча, который японец и сейчас бежит, много штук змеев. Опять же Игорь Константинович не даст мне соврать. - Есть и штуки, - согласился Шеврикука. Конечно, змеи у друга Сан Саныча водились в Японии бумажные, но кто знает, может быть, в полетах они были живее змеев из кожи и мяса. - Ладно, бери табуретку, - сказал Лютый. - Сейчас нарисуем и змеев. Малохол тем временем вернулся к облагораживающему чтению, но он как будто бы нервничал и нет-нет, а взглядывал на свои часы. Игра с появлением гостя стала шумной и балаганной, Малохола она явно раздражала. А Шеврикука, хотя прибытие Крейсера Грозного его никак не обрадовало и он был намерен спровадить сейчас же останкинского громобоя на асфальтовую дорожку, ничего не предпринимал, а сидел после медовухи разомлевший и тихий. - И от кого я наслышана-то о вас, вы не догадались? - Нежная рука Стиши легла на плечо Шеврикуки, а потом Стиша присела рядом с ним на корточки, и коса ее коснулась пола. - А? Не догадались? - Нет, - лениво протянул Шеврикука. - От кого же? - Какой вы не сообразительный! И не чувствуете! - Стиша лукаво пальчиком укорила Шеврикукуи зашептала заговорщически: - От Увеки... - От кого? - удивился Шеврикука. - От нее... Прежде она звалась Увека Увечная, а теперь она Векка Вечная... Или вы ее не знаете?. - Нет, знаю... Как же... - сказал Шеврикука с расположением к Стише, но без всякого расположения к Увеке-Векке. - Слышал... И видел как-то ее... Приходилось сталкиваться... - Мои-то с ней тропинки пробегали рядом, - сказала Стиша. - А то и сливались