берестяной грамотой?! - возбудился Шеврикука. - Чем мы хуже новгородцев, псковичей или старорусичей?' Укрыть в раскопе до поры до времени кусок бересты с нацарапанным на нем посланием или даже осколок глиняной таблички с облитой и обожженной распиской о получении долга, дабы показать, каков был уровень грамотности посадского и слободского московского населения в четырнадцатом веке? Были случаи, Шеврикука проказничал и нет-нет, а одаривал столичную науку преподношениями. Но сейчас-то зачем он думает о глупостях? Дурачить он пытается самого себя. Желает забыть о чертеже из портфеля Петра Арсеньевича. А не может. Чертеж тот был сделан черной тушью на карточке из плотной бумаги, под ним следовали слова: 'Малина. 11 проезд Марьиной Рощи. Подпол. Четыре спуска'. Возобновить тень Фруктова и ночью послать ее к марьинорощинской яме, постановил Шеврикука. Не ночью, а сейчас же. И чтобы Фруктов по крупинке провеял все, что попало в отвалы из того подпола и четырех спусков. Вздор! Вздор! Никак нельзя было отправлять тень Фруктова из дома с археологическим поручением. Никак! Отставить! Прекратить! Забыть о чертеже Дуськиного дома! Забыть о портфеле Петра Арсеньевича! Забыть о самом Петре Арсеньевиче! Шеврикука даже глаза закрывал с намерением выгнать из памяти светло-бежевую карточку с линиями черной туши. Но при опущенных веках карточка с чертежом превращалась в плотную реальность, и в этой реальности возникали смутные фигуры, вроде бы темно-зеленые и в масках, они стояли, обступив некий предмет, а потом с усилиями поднимали его и стремились куда-то унести. Шеврикука открывал глаза и приказывал себе: сиди и ни о чем не думай! Но, может быть, объявился Пэрст-Капсула? Установление нарушать не потребовалось. Из дома Шеврикука не вышел. Пэрст-Капсула спал на раскладушке в получердачье. Шеврикука неожиданно обрадовался: ну наконец-то! Словно бы некое близкое ему существо исчезало и надо было уже объявлять розыск. 'Вот еще! - осадил себя Шеврикука. Может, еще и нюни распустить? Какие тут могли быть поводы для беспокойств!' Присутствовал в получердачье четырехслойный запах, составили его дешево-тягостные духи 'Алиса', вьетнамские сигареты, губная помада и крем для усыхающей кожи 'Жасмин' из цыганских парфюмерий. - Ну ладно, спи, - произнес Шеврикука. Но Пэрст сейчас же открыл глаза, и ноги его через секунду уже были на полу. Вид он имел виновато-радостный, готов был вытянуться перед Шеврикукой, но Шеврикука движением руки предложил ему сидеть. - Примите извинения! Вы отсутствовали, не смог отпроситься, - заговорил Пэрст- Капсула. - Если достоин наказания за неповиновение властям, накажите! - Ты что! - удивился Шеврикука. - Где тут власти? И какие такие неповиновения? Ты от... от подруги, что ли? - От нее. Сверловщица. С тормозного завода. Общежитие на Кашенкином лугу. Но переходит в коммерческие структуры, - Пэрст- Капсула был словно осчастливленный судьбой. - Вот фотокарточка. Взгляните. - Смышленое лицо, - пробормотал Шеврикука и вернул кавалеру реликвию. - Вы чем-то озабочены? - сообразил Пэрст-Капсула. - Не так чтобы очень... - протянул Шеврикука. - Но... - И он рассказал о раскопе в Марьиной Роще. О чертеже Петра Арсеньевича и словах, сообщающих о подполе и четырех спусках, упоминать не счел нужным. Свой интерес к раскопу он обосновал уважением к московской старине и давним увлечением археологией. - Вдруг и берестяную грамоту там наконец отыщут, - заключил он с интонацией энтузиаста. И сам себе стал неприятен. Сразу же смутившись, он проговорил неясные слова о том, что, может быть, клад искали там, где некогда служил его приятель, и не без пользы было бы узнать, не осталось ли чего от приятеля. Пэрст-Капсула уверил Шеврикуку в том, что его променады с подругой и разнообразные диалоги с ней ничего не расстроили в нем, а, напротив, вызвали приток энергетических поступлений и он хоть сейчас готов произвести углубленные исследования. - Ночью, - посоветовал Шеврикука. - Ночью. Утром Шеврикуке было доложено о ночных наблюдениях и открытиях. Пэрст-Капсула и к трудам археологов отнесся с вниманием, но о них он полагал рассказать, если возникнет необходимость, и в последнюю очередь. Б. Ш., Белый Шум, или Белые Шумы, или кто-либо из их компании, если это для Шеврикуки существенно, яму в Марьиной Роще не рыли. Ничего не искали и ничего не крошили. А те, кто рыл, те искали. Возможно, что и нашли. Среди прочего трясли и колотили пивной котел, предмет довольно громоздкий. Клад или схороненное добро могли упрятать и в котел. Кто были те четверо в халатах, посчитаем, маскировочных, и резиновых масках, сказать трудно, но кое-какие мелочи для предположений имеются. Не исключено, что среди четверых или хотя бы вблизи раскопа находился хорошо понимаемый Шеврикукой домовой из Землескреба Продольный. К этой мысли Пэрста-Капсулу привели интуитивные соображения и косвенные улики. Примечательно, что в ночь раскопок исчез домовой с улицы Цандера Большеземов, более известный по прозвищу Фартук. Тихая, но тяжелая молва, какая и бывает отголоском истинного знания, признала это исчезновение серьезным и связанным с кладоисканием. Будто бы Большеземов-Фартук нежился, нежился, как обычно, но вдруг вскочил и понесся в направлении Марьиной Рощи. А знали, Большеземов-Фартук водил хороводы с Продольным и шушукался с ним о делах. Пэрст- Капсула провеял в отвалах всю землю, явно времен беспокойной и шальной Дуськиной (Евдокии Игнатьевны Полтьевой) жизни, кое-какие примечательные вещицы обнаружил, например, шкатулку с бумажными деньгами лик Екатерины на них, золотой червонец и всякие другие вещицы более позднего происхождения, они сложены теперь в фанерный ящик, укрыты невдалеке, и если Шеврикука их востребует, они сейчас же будут ему доставлены. - Хорошо, - кивнул Шеврикука. - Если бы у меня был перечень разыскиваемого или предполагаемого... произнес Пэрст-Капсула, как бы выражая сожаление об очевидном, взглянул на Шеврикуку и тут же отвел глаза. - Я не мог представить тебе такой перечень, - сказал Шеврикука. Возникла двусмыслица. Пэрст-Капсула мог обидеться или оставить на хранение в уме нечто малоприятное Шеврикуке. - Я сам не знаю, что следует разыскивать и что предполагать, - тускло выговорил Шеврикука. Он ждал, Пэрст-Капсула выскажет ему недоумение. Порядочно ли давать поручения или вынуждать к действиям существо, какому не доверяешь и какое держишь в неведении? Но услышал от временного жителя получердачья иное: - Может быть, вот это осталось от вашего приятеля? - Шеврикуке Пэрст-Капсула протянул две металлические фигурки, перочинный нож и стеклянный шарик. На костяной ручке ножа когда-то выцарапали 'ПА', стеклянный шарик, размером с грецкий орех, был полупрозрачный, с лилово-оранжевыми переливами и хранил в себе холод ямы и ночи. Фигурки (металл их красили коричневым) были из тех, что ставили на письменных столах у чернильных приборов. Два коричневых странника (в еловую шишку ростом), в коричневых балахонах, близнецы, но один держал посох в правой руке, другой - в левой, примечательными у них были головы, голые, с ушами, ртами, носами, глазами, но состоящие как бы лишь изо лбов, покатых, уходящих в поднебесье. Не с Востока ли прибрели эти большелобые путники иди мудрецы? - Отчего ты решил, что они остались от моего приятеля? - спросил Шеврикука. - Мне так показалось... - сказал Пэрст-Капсула и опять отвел глаза. - Ну ладно... - пробормотал Шеврикука. - Вы же сами просили отыскать что-нибудь... - сказал Пэрст-Капсула, стараясь облегчить положение Шеврикуки, - я так, на всякий случай... Еще взял копилку. Фарфорового бульдога. В нем что-то звенит. Сюда, правда, не принес. Принесу... Был бы, конечно, перечень... - Ну ладно, - повторил Шеврикука. - Некультурный Дуськин слой можно более не трогать. А культурными слоями пусть занимаются археологи. Ты спи, гуляй, только ради приличия не забывай о Радлугине. Если не пропало желание... Стеклянный шарик, перочинный нож, большеголовых коричневых путников Шеврикука был намерен отправить в мусоропровод. Но не отправил. Нож и шарик положил в карманы, а металлических людей (впрочем, может быть, и вовсе не людей) разместил (пока) на ореховом серванте пенсионеров Уткиных. Так, размышлял Шеврикука. Сначала Петр Арсеньевич. Потом Тродескантов. Теперь Большеэемов-Фартук с улицы Цандера. Большеземова Шеврикука знал плохо, не поинтересовался при мимолетных разговорах о нем, за какие заслуги и привязанности Большеземова наградили Фартуком. Как и Продольный, Большеземов был из привозных и пробивающихся. Судачили об одной из его причуд. Этот Большеземов был изобретатель. В своих квартирах установил собственные кустарные поделки, те издавали звуки: храпы, стоны, зевки, покряхтывания, повизгивания, смешки с прищелкиваниями, зубовные стуки. Возникали эти звуки не каждый день, а после тихих выдержек, и успокаивали квартиросъемщиков, убеждая их в том, что они не хуже других, не обделены и у них есть домовой, он с ними и трудится. И надзиратели Большеземова не имели оснований быть недовольными его службой. В квартиры Большеземов не заглядывал, а лишь нежился, слушал пение Марии Мордасовой, предавался греховным мыслям, полоскал горло и шастал по Москве в поисках дурных привычек. И вот после марьинорощинских раскопок он исчез. И коли теперь он был поставлен в ряд с Петром Арсеньевичем и Тродескантовым, значит, он не просто исчез, а, выражаясь изысками балбеса Ягупкина, сгиб.
35
'Надо поговорить с Велизарием Аркадьевичем', - подумал Шеврикука. Он посчитал, что пришла пора отнести бумагу из Обиталища Чинов в присутствие. После погрома в музыкальной школе останкинское присутствие сначала перебралось в секретное помещение, то есть неизвестно куда. В последние же успокоенные ночи служебные рвения
