выяснилось потом, боевые друзья собрались в новой серовской квартире в проезде, носящем теперь имя Серова, отнюдь не для деловых бесед. Они просто пировали - то ли справляли новоселье, то ли еще по какому-то поводу - и были уже чуточку навеселе. Мой телефонный звонок застал Серова, что называется, врасплох. Сгоряча он дал согласие незамедлительно принять нашего корреспондента, но тут же и пожалел об этом: присутствие постороннего человека, да еще с деловыми намерениями, никак не могло скрасить дружеского застолья.
Во всяком случае, открыв дверь корреспонденту 'Красной звезды' и неожиданно увидав перед собой Дангулова, Серов явно обрадовался. Это же не посторонний!
Сразу все опять вошло в свою уже накатанную колею. Пирушка продолжалась. И даже, по- видимому, характер застольной беседы не изменился существенно. Боевые друзья, так же как и до появления корреспондента, просто вспомнили недавно минувшие дни, пережитые радости и огорчения, роковые минуты между жизнью и смертью.
Расстались они уже в предрассветный час. Серов вызвался доставить корреспондента в редакцию. Сам сел за руль большого черного лимузина, подаренного ему премьером революционного правительства Испании. Всей компанией отправились на Малую Дмитровку. Постояли вчетвером на редакционном дворе. Серов взглянул на просветлевшее небо в том направлении, где находится Испания, и сказал с очевидной искренностью, что вовек не забудет эту многострадальную страну и ее свободолюбивый народ.
По свежим впечатлениям Дангулов продиктовал в то утро редакционной машинистке два подвала, и они сразу же, один за другим, появились в 'Красной звезде'. Правда, подлинные имена героев названы не были. По понятным соображениям автор интервью заменил их псевдонимами, звучавшими по-испански. Но наш догадливый читатель понял что к чему.
А вот теперь один из тогдашних собеседников Саввы Дангулова генерал-майор В. Шевченко - сам выступает на страницах газеты. Свою статью он назвал предельно просто: 'Чему учит первый месяц боев'.
Начало у него тоже без каких бы то ни было ухищрений. Сразу - быка за рога: 'Авиасоединение уничтожило в воздушных боях почти вчетверо больше самолетов, чем потеряло'. И дальше - в том же духе, с такою же, может быть, несколько суховатой, но впечатляющей конкретностью:
'Наши последние системы самолетов не уступают в скорости, маневренности и огневой мощи самолетам противника'.
'Советский летчик ищет боя... Лобовой атаки немцы вообще не принимают... Лично мне не известен ни один случай, когда бы фашистский летчик пошел на таран...'
'Справедливость требует отметить, что в первые дни войны еще давали себя чувствовать привычки мирного времени. Некоторые летчики, например, скучали по 'Т', а какое может быть 'Т' на войне?.. Теперь о 'Т' никто не вспоминает. Взлетают против ветра и по ветру, садятся одновременно большими группами, иногда по тридцать самолетов, причем за все время не было ни одного случая столкновений'.
'Быстрота доведена до предела. Что касается плохой погоды, то летчики считают ее не помехой, а помощником...'
Статью командира дивизии удачно дополняли выдержки из дневника летчика П. Прилепского. Наш спецкор Николай Денисов привез этот дневник и показал мне, как говорится, в натуральном виде. Обычная ученическая тетрадка с чернильными подтеками на многих страницах.
Нелегко боевому летчику вести дневник. Приходилось ведь вылетать с боевым заданием по пять-шесть раз в день.
'Было так некогда, что не успевал ничего записывать... Гоняли бомбардировщиков, летали в разведку, штурмовали фашистские моточасти. Погода - хуже не придумаешь. Все время под дождем. Вот и сейчас дождь моросит, точно осенью, так что химический карандаш расплывается на бумаге, сам не разбираешь, что пишешь'.
Это - запись за 19 июля.
Кроме статьи Шевченко и дневника Прилепского опубликовали на той же полосе несколько кратких заметок об исключительных по своей неожиданности ситуациях. Дали крупноформатный снимок наших фотокорреспондентов Дмитрия Бальтерманца и Федора Левшина: 'У самолета - Шевченко с летчиками, только что вернувшимися из боевого полета. Идет разбор воздушной операции'.
И конечно, потребовались стихи. Без них полоса - не полоса. Их написал Михаил Светлов. Поначалу у стихотворения не было названия. А по тогдашним понятиям печатать в газете стихи без названия не полагалось.
- Давайте, давайте название, - подгонял я автора.
- Есть подходящее название! - воскликнул наконец Светлов. - 'Летчикам авиасоединения Шевченко'. Правда, - добавил он, - слово 'авиасоединение' не совсем поэтично, его даже не зарифмуешь, но зато оно созвучно всем другим материалам полосы.
С этим 'непоэтичным' заголовком стихи и пошли в газету, отчего, по-моему, не утратили своего обаяния.
...Вы неслись за врагом.
Вас победные ветры качали,
Тридцать дней боевых,
Словно тридцать легенд, прозвучали!
И кого мне из вас
По фамилии раньше назвать,
Если все, как один,
Выполняют приказ: - Побеждать!
Разрешите же вас,
Вылетающих снова в бои,
Называть, как страна вас зовет:
- Дорогие мои!..
Поздно вечером, когда уже заканчивалась верстка газеты, ко мне зашел Эренбург, таинственно улыбаясь. По этой улыбке я понял, что у него припасен какой-то любопытный материал.
- Я принес вам обезьяньи деньги, - сообщил Илья Григорьевич и положил мне на стол пачку так называемых 'реквизиционных квитанций', присланных в редакцию на его имя с Северо-Западного фронта. Они были найдены в штабе одной из разгромленных фашистских частей.
- Я напишу небольшую заметку, - сказал писатель. - Принесу через час. - И попросил оставить место в газете строк на восемьдесят.
Илье Григорьевичу отказа не было. Его материалы я тут же при нем вычитывал, и сразу же ставили в номер.
Эренбург словно с хронометром в руках работал. Ровно через час обещанная заметка была готова. Называлась она 'Обезьяньи деньги'. До этого Илья Григорьевич выступал в 'Красной звезде' с крупномасштабными статьями. А этой суждено было положить начало циклу его так называемых 'веселых' заметок. Ее невозможно пересказать. Рискну воспроизвести с некоторыми сокращениями:
'Когда во Франции заставляют человека работать задарма или берут вещь, не заплатив за нее, ему говорят: 'Он заплатил обезьяньими деньгами'. Гитлеровцы набили себе руку на изготовлении обезьяньей монеты.
В Париж они пришли, стараясь сохранить галантность, - они, дескать, не грабят, а покупают. В обозе ехали грузовики, набитые новенькими красивыми ассигнациями. На кредитках значилось - 'пять марок', 'десять марок', 'пятьдесят марок'. Французы думали, что это - немецкие деньги.
Было официально объявлено, что одна марка равняется двадцати франкам. Это были обезьяньи деньги - специально напечатанные для захваченных стран. В Германии они не имели хождения. Официально их называли 'оккупационными марками'...
Направившись на восток, Гитлер решил соблюдать во всем экономию. Герр Розенберг к тому же сказал, что русские - 'примитивные люди'. Зачем на них тратиться? Зачем печатать кредитки, хотя бы и фальшивые? И гитлеровцы вторглись к нам с реквизиционными квитанциями. От этих 'денег' даже обезьяны отвернутся. На обрывке бумаги напечатано: 'Расписка эта недействительна без польного обозначения поливого почтового нумера. Мною (поставить имя) принято у кристьянина (имя) хлеба (цифра) - килограммов, коров (цифра) штук, сала (цифра) - килограмм. Оплачено будет после войны. Неповиновение будет строжайше наказано. Верховное командование армии'.
Они даже не потрудились нанять русского корректора из белогвардейцев, чтобы он поправил орфографические ошибки...
Трогательное обещание: 'Оплачено будет после войны'. Можно предложить этим господам другую, более выразительную редакцию: 'Я, Адольф Гитлер, уплачу на том свете гоголевскому пузатому пацюку за сто мисок с галушками'.
Гитлеровская армия - это дивизии грабителей. Они не на шутку встревожены тем, что у нас их не ждали ни коровы, ни хлеб, ни сало. Коров угнали, сало увезли, хлеб убрали или сожгли. Разбойникам не пришлось поживиться чужим добром, напрасно они каждый день раскидывают листовки: 'Дорогие братцы! Ничего не уничтожайте! Мы за все заплатим! А кто уничтожит, того мы убьем. С револуцьонным приветом'. Уговаривают, грозят. Не видать им нашего сала.
Зря они напечатали свои обезьяньи расписки...'
* * *
Такие заметки Эренбурга, выставляющие немецких 'завоевателей' в карикатурном виде, стали появляться в нашей газете все чаще и чаще. Однажды, вычитывая в присутствии Ильи Григорьевича очередную его миниатюру, называвшуюся 'Мотомехмешочники' (о записной книжке бывшего лавочника, обершарфюрера СС Ганса Газет, в которой записано все, что награбил он в Париже, Брюсселе, Афинах, Софии и Каунасе), я спросил писателя:
- Быть может, поставим подзаголовок 'Маленький фельетон'?
Илья Григорьевич возразил:
- В фельетоне, по законам этого жанра,
