Он голый, и вокруг него голые. Нагие, как пишут в книгах. Или обнаженные. Рядом на лавке какой-то обнаженный грузин – маленький, мускулистый, верткий, весь, как мартышка, поросший крепкими темными волосами. Он похлопывал себя по ляжкам, поколачивал ребром ладони плечи, ловко, словно профессиональный банщик, массировал себе икры и колени. И болтал. И все болтали – не баня, а какая-то психиатрическая лечебница.
Посидели бы тихо и поспали бы, как славненько!
Впрочем, спать, разумеется, не следовало.
Полундра, фрицы, надо быть бдительным!
Тут в бане можно, несомненно, встретить знакомого и умненько напроситься к нему ночевать – вот для чего следует быть бдительным. Вдруг тут окажется капитан-лейтенант Лошадный – ведь из него Володя вытащил довольно корявый осколок, который, кстати, подарил Лошадному на память. Вы помните товарищ Лошадный? Ах, в каюту бы к Лошадному! И вообще, мало ли здесь подлодок, эсминцев, тральщиков…
Но прежде всего следует заштопать носки. Как у всякого настоящего старослужащего, у него в сумке есть и иголка и нитка. Но с глазами у него произошло что-то такое, от чего он долго не мог попасть в игольное ушко. Глаза слипались. В конце концов, щурясь, словно близорукий, подняв к самому глазу игольное ушко, он прицелился и попал. Тотчас же не без ловкости Володя пропустил иголку вокруг лохматой дыры в носке и крепко подтянул. Получилось то, что на Украине называют «гуля». Гулю он размял пальцами. Теперь следовало подготовить к ремонту второй носок. Размышляя над разодранной в куски пяткой, он сунул иголку ушком вниз в щель лавки, чтобы не затерялась. И тотчас же на иголку, весело что-то рассказывая, сел заросший волосами грузин.
Было даже неправдоподобно, что у такого мужественного, мускулистого человека оказался такой визгливый голос.
– Укусил! – кричал он, вертясь между обнаженными офицерами военно-морского флота. – Укусил!
Все повскакали со своих мест. И те, кто отдыхал после парной, и те, кто только еще предчувствовал банные радости.
– У него там нитка болтается! – крикнул сиповатым морским голосом мичман в подштанниках и в кителе с орденами. – Он же на иголку сел.
– Позвольте, я врач! – сухо остановил Володя мечущегося нагого грузина и опустился возле него на корточки.
Пострадавший тоненько всхлипнул.
– Не лягайтесь! – профессионально-докторским голосом приказал Володя. Вовсе не так больно.
– Не столько больно, сколько унизительно, – сердито огрызнулся пострадавший.
Кругом уже осторожно посмеивались.
– Ничего смешного нет, – сам не веря собственному двуличию, произнес Устименко. – Это свинство – швырять иголки по скамейкам.
Когда «операция» закончилась, грузин горячо пожал Володину руку.
– Не стоит благодарности, – все еще поражаясь своему умению лгать, сказал Володя, – но, повторяю, это свинство.
И скользнул вдоль стены. Ему показалось, что кто-то на него внимательно взглянул, и «опасность придала ему мужества». Из бани он на всякий случай пробрался в парную. Здесь его, конечно, не разыщут – в сладких стенаниях парящихся, в клубах пара, в белесой мгле веселого банного ада. А если и разыщут, он отмежуется. Прекрасно, если пострадавший – вольнонаемный. А вдруг он полковник? Или, упаси бог, адмирал из строгих. И если прикажет:
– А подать мне немедленно сюда этого буйного идиота с его иголкой!
Иди тогда доказывай, что ты трое суток не спал.
Его просто свело от чувства ненависти к себе.
И оказывается, он лжец! Отвратительный, наглый и спокойный лжец! Двуличнейшее существо!
Или это тоже на почве переутомления?
На всякий случай он еще вздремнул над своей шайкой с полчасика в бане. Здесь было по крайней мере тепло, а кто знает, что ожидало его дальше на этой славной базе, где столько больших теплых домов, в которые его никто не зовет. И не так тут одиноко, как на гранитных скалах этой базы, и не надо настраивать себя на мысли о «суровой и непередаваемой красоте Севера».
Но уж если не везет, то не везет, как сказала старуха Ашхен, когда он в канун Седьмого ноября прошлого года, неловко повернувшись, вылил на себя большую банку йода: едва он вышел из предбанника, как напоролся на патруль. Уже миновало время – надо было иметь ночной пропуск, которого у Володи, разумеется, не было. И он даже не сопротивлялся и не спорил – он покорно пошел между автоматчиками- матросами, как имеющий опыт дезертир или «матерый диверсант».
«Полундра, Устименко, – думал он, – здесь стоят матросы. В сущности, все устроилось отлично. Теперь мне есть где ночевать – на скамейке у коменданта. Там, наверное, тепло и сухо и кто-нибудь из задержанных угостит махоркой. Вот оно и счастье…»
Рядом с ним шагал еще задержанный, и Володя не без внутренней тревоги внезапно узнал давешнего грузина. К счастью, пострадавший оказался штатским. На голове у него была мягкая шляпа, в руке он нес лакированный чемоданчик и, по всей вероятности, был одержим теми же самыми мыслями о невезении, которые огорчали и Володю.
– Мой дорогой доктор! – сказал грузин. – Мой спаситель, не так ли? Знаете, я как раз хотел с вами посоветоваться, но вы куда-то исчезли. Мне фатально не везет именно с этой частью тела! Вы ничего не заметили, когда удаляли иглу? В октябре месяце 1941 года я заснул, сидя на электрической печке, вот в этом доме, у одного своего старого друга. Что-то там включилось автоматически, и меня привезли в госпиталь с ожогом второй степени. Не прошло и года, как я при сходных обстоятельствах, но на базе у катерников в довольно сильный мороз прикорнул на промерзшем граните, на ступеньках. В результате обморожение,
