все молчали. Обиженный давеча словами о «каменном веке» матрос докуривал у печки самокрутку.
– Надо же было сказать, что вы Герой! – стараясь не глядеть на капитана, начал было комендант, но Амираджиби перебил его.
– Нет, не надо, – внятно, негромко и печально сказал капитан, – и обижаться не надо. Прошу прощения, если я обидел вас, товарищ Петренко, но, поверьте, я не желал обидеть. «Пожмем скорей друг другу руки», – как сказано в одной трогательной ресторанной песенке, – «дорога вьется впереди».
Матрос встал, сунул окурок в печку, шагнул вперед.
– Давайте руку, дорогой Петренко, – сказал Амираджиби, – мы все неплохие люди, только немного переутомленные. Конечно, совсем немного, самую малость, какой-нибудь третий год войны, это же для настоящих парней сущие пустяки. Но иногда случается, что нам не хватает чувства юмора. Некоторым из нас. Особенно мне. Я не угадываю момента, понимаете, и шутка обращается против меня. Привет, дорогой товарищ комендант, будьте и впредь бдительны, это полезно во время войны. Пойдем, товарищ майор медицинской службы?
– Куда?
– Со мной, к моему старому другу…
Теперь они стояли в непроницаемом ватном тумане, накрывшем базу. И все затаилось в этом холодном весеннем тумане – и боевые корабли, и маленькие катера, и пароходы, и гигантские «либерти», груженные взрывчаткой, банками с тушенкой, ботинками; затаилось и кольцо аэродромов, и порт, и город, и ближние и дальние базы.
– Товарищ герой Советского Союза, – раздался сзади тихий и ласковый бас матроса, – мне приказано вас проводить на «Светлый».
– Ну что же, проводите, дорогой, – так же негромко ответил Амираджиби. – Проводите, дружок. А что касается до вашего ко мне обращения, то оно не совсем правильное. Вот, например, вчера со мной один случай произошел на глазах нашего уважаемого военврача. Я немного пострадал. Я получил небольшую и совершенно непредвиденную травму в мирных, по существу, условиях. Военврач мне оказал на месте хирургическую помощь, скорую помощь, он очень находчивый, этот майор медицинской службы. Так вы думаете, я не кричал в процессе получения травмы? Нет, дорогой, я кричал и стонал и, как метко отметил наш друг военврач, даже лягался. Таким образом, товарищ Петренко, вы можете сделать вывод, что нет человека, который был бы всегда героем. Героем должен и может быть каждый из нас в предполагаемых обстоятельствах. Ясно?
– Ясно, – откуда-то из мозглого тумана услышал Володя ответ матроса.
– Это вы запомните, дорогой, – продолжал Амираджиби. – И если бы вы находились в моих обстоятельствах, то тоже имели бы Золотую Звезду, не сомневаюсь в этом. Согласны?
На лидере «Светлом» у трапа их опросили, потом провели в чистую, теплую кают-компанию. Мирно и уютно пощелкивало паровое отопление. Вестовой в белой робе спросил, не хотят ли гости чайку, и чай тотчас же появился, словно ждали их. Амираджиби велел принести рюмки и показал на пальцах: три, потом открыл свой лакированный чемоданчик и поставил на стол бутылку бренди. Володя читал пеструю этикетку, когда услышал нестерпимо знакомый голос:
– Это кто же тут в неположенное время пьянку разводит?
Тяжелая бутылка выскользнула из Володиных рук и мягко шлепнулась на бархатный диван. Еще не успев обернуться, он почувствовал на своем погоне могучую руку Родиона Мефодиевича и сам не заметил, как, словно в далеком детстве, прижался лицом к только что выбритой, обветренной, жесткой с холоду щеке каперанга Степанова. А Родион Мефодиевич гладил Володю по мягким волосам и тоже, словно тогда, давным-давно, в той мирной жизни, на улице Красивой, когда и тетка Аглая не «пропала без вести», когда и Варвара была с ними, приговаривал:
– Ишь, военврач. Майор медицинской службы. Ордена. Бывалый человек. Значит, воюем…
– Да вот…
– То-то, что вот! Варьку не встречал?
– А где же она?
– Здесь, неподалеку, бывает у меня, видаемся. Ну, а про тетку – упережу твой вопрос – ничего, ничего решительно не знаю. И никто не знает.
Какая-то словно бы тень закрыла его лицо, он круто дернул плечом, потряс головой и, повернувшись к Амираджиби, обнял капитана, поцеловал и негромко, с твердой радостью в голосе произнес:
– Я же тебя и не поздравил еще. Не знал, куда депешу отбивать. В какие порты и в какие страны. Значит, непосредственно из врага народа – в Герои Советского Союза? Без пересадки? Расскажи, как оно все-таки произошло?
– А никак, Родион, Служим Советскому Союзу, вот и все. А про наши боевые эпизоды и как мы отражали атаки фашистских стервятников, доставляя ценные грузы к месту назначения, очень красиво написано во флотской газете. Ты же ее читаешь? Там мы все абсолютно бесстрашные, волевые, дисциплинированные, находчивые морские орлы…
Они оба улыбались чему-то, а чему именно – Володя не понимал. Не торопясь, очень красиво (он все делал как-то особенно красиво и изящно) Амираджиби налил рюмки и, подняв свою, сказал негромко и очень четко:
– Мне бы хотелось, чтобы молодой доктор, мой новый друг и даже благодетель, знал, что товарищ моей юности Родион Мефодиевич Степанов, не страшась решительно никаких последствий для себя и для того, что некоторые называют своей карьерой, извлек меня из тюрьмы, в которой я сидел по обвинению всего только в государственной измене…
– Служим Советскому Союзу, – со своей мягкой полуулыбкой сказал Степанов.
– Вот за это я и предлагаю поднять тост, – положив ладонь на рукав кителя Степанова, произнес Елисбар Шабанович. – Тост очень принятый на моем судне «Александр Пушкин».
Они сдвинули тихо зазвеневшие рюмки, и капитан Амираджиби произнес совсем тихо и быстро:
