И он ушел, даже не заглянув в кабинетик Уорда.
Слишком уж у него было противно на душе, и слишком хорошо он знал, чем все это кончится. Для этого-то он был достаточно толковым врачом.
Впрочем, он предугадывал, но далеко не все.
Разве можно было сейчас предположить в подробностях ход событий?
Разумеется, нет!
– Я могу ехать? – спросил Володя, сильно дуя в телефонную трубку.
– Полагаю, что да! – сказал Харламов. – Как вам понравился этот фрукт?
Устименко промолчал. Ему хотелось спать.
– Если будет время, проведайте своего летчика! – посоветовал Харламов. – В нем есть что-то привлекательное. Вы меня слышите, майор?
– Слышу.
– Ну так поезжайте! Вы – рейсовым катером?
– До главной базы – да, а там попутным!
– Добро!
Левин тоже с ним попрощался по телефону. На катере поспать Володе не удалось – не было сидячего места, все три часа он провздыхал за теплой трубой. Шелестел дождь, орали чайки, – как все, в сущности, надоело! И какое это общее чувство для всех в такую пору войны – надоело! И тому старослужащему мичману надоело, и чьей-то жене с ребятенком надоело, и ему, Володе Устименке, надоело! Еще когда дело делаешь – понятно, а вот когда так киснешь за трубой, или ждешь попутного транспорта, или отправляешься, зная, что главное время уйдет на ожидание…
– Беспорядок! – сказал раздраженный голос за Володиной спиной. И Устименко даже не поглядел на раздраженного. – Беспорядок!
Как будто бы в слове «война» может содержаться понятие порядка! Сама война, прежде всего, беспорядок.
Только к вечеру он добрался наконец до своего милого 126-го, узнал, что нового решительно ничего нет, наелся до одури и, радостно удивившись, что вопреки всем его размышлениям у него-то в госпитале как раз порядок, мгновенно уснул.
Была глубокая ночь, когда их привезли, и Устименко с минуту простоял возле скалы, в которой была вырублена его землянка, – никак не мог по-настоящему проснуться: позевывал, вздрагивал и прислушивался; ниже, у моря, где-то возле губы Топкой, ухали пушки, а в сером сыром небе с зудящим настырным звуком ходил немецкий «аррадо», – что ему тут было нужно?
– Опять вроде войнишка? – пробегая по раскисшей тропке, спросил капитан Шапиро. – Как считаете, товарищ майор?
Володя не ответил.
На въезде во тьме постукивал мотор полуторки.
– Откуда? – спросил Володя у шофера, застегивающего крюки кузова.
– Та со старого пирсу. С дорожного батальону людей побило. Подводили дорогу скрозь Губин-скалу, он разведал и дал прикурить.
В предоперационной было жарко. Движок уже работал, лампочки быстро накалились. «Когда это он успевает? – уважительно подумал Володя о Митяшине. – Ведь еще только сняли с машины раненых, а уже все готово!»
Нажимая ногой педаль умывальника, он привычно начал процедуру мытья рук. За его спиной проносили носилки, Устименко услышал сердитый окрик Митяшина:
– Кто ж ногами вперед носит, дурачье непроспатое! Соображаете?
«И тут поспевает!» – опять удивился Володя.
Пять минут прошло, Устименко положил щетки и протянул руки Норе Ярцевой, чтобы она полила раствором нашатырного спирта. Но раствор не лился.
– Девушку привезли, кра-асивенькую! – сказала Нора.
– Раствор! – строго приказал Устименко.
Вытерев руки денатуратом, он подошел к столу и, щурясь от яркого света низко опущенной операционной лампы, начал осматривать раненого, совершенно при этом забыв слова Норы, что привезли девушку. Его только на мгновение удивило маленькое розовое ухо и круто вьющиеся медно-золотистого цвета волосы, которые Нора, жалобно канюча, выстригала на затылке…
Вера Николаевна предостерегающе произнесла:
– Пульс нитевидный, Владимир Афанасьевич!
Устименко промолчал, размышляя. На мгновение мелькнула привычно тоскливая мысль об Ашхен и исчезла, и тотчас же майор медицинской службы Устименко начал приказывать жестким, не терпящим никаких возражений голосом.
У каждого хирурга на протяжении его жизни бывают случаи, когда зрение, ум, руки достигают величайшей гармонии, когда деятельность мысли превращается в ряд блестящих озарений, когда мелочи окружающего совершенно исчезают и остается лишь одно – поединок знания и одаренности с тупым идиотизмом стоящей здесь же рядом смерти.
