отставку. А если бы на месте женщины был сердитый майор медицинской службы Уховертов, все, несомненно, кончилось бы совершенно благополучно. Так думал не один Шарипов, так же рассуждал и кок Будрейко, и мичман Стрежун, и, наверное, многие другие, разумеется не говоря об этом между собой, а лишь вздыхая да почесывая затылки… Если же и говорили, то обиняком, так, чтобы за руку никто не смог схватить и в предрассудках никто бы не заподозрил. Например, Будрейко выразился сложно:
– Полковник Бакунина для суши, для берега, для материка – лучше не отыскать. А тут, на кораблях, особенная специфика.
– Чего? – спросил Шарипов.
– Корабли – дело мужское, – осторожно пояснил Будрейко. – Ежели бы оно так просто – то и набирай команды из женского пола. Вплоть до высшего офицерского состава. Однако же, хотя и предрассудки, но я ни одной девушки среди офицерского плавсостава не видел. Верно, старшина Шарипов?
– Верно! – ответил старшина, чувствуя в Будрейке своего единомышленника. – Это точно…
А про Стрежуна матросы шепотом рассказывали, что когда Бакунина приезжала на корабль, то боцман тайно от всех грыз специально припасенный для такого случая плесневелый ржаной сухарь. Пойманный же на месте преступления старшиной Шариповым, он без всякого смущения заявил:
– Мне контр-адмирал дороже всяких предрассудков. Я с ним какую войнищу отвоевал, корабль сохранил и шесть правительственных наград имею. Да и сухарь пожевать – большой предрассудок! Никому вреда не будет…
А бедная, кроткая Зинаида Михайловна, ничего не подозревая, навещала Степанова, измеряла ему на корабле давление крови, делала электрокардиограммы, спорила насчет крепкого чая и насчет диеты. И жалко ее было Шарипову, и совестно перед ней, и злила она его тем, что не хотела понять самого главного, ну хоть уехала бы обратно в Москву и оставила вместо себя Уховертова. Впрочем, если бы о таком случае Шарипов прочитал в газете, то он с сомнением бы покачал головой и произнес:
– Пустяки написаны! Вряд ли на нашем флоте могут сохраниться такие пережитки прошлого. Пишут, а жизни не знают. Лучше бы написали про отличника боевой подготовки мичмана Стрежуна…
…Ветер донес с моря далекое и дружное «ура», потом звуки музыки. Бакунина посмотрела в иллюминатор и тихо сказала:
– Со «Свирепым» прощается. Знаете, старшина, трудно себе представить ваш дивизион без Степанова и Степанова без дивизиона.
– Незаменимых людей нет! – строго ответил Шарипов.
Зинаида Михайловна удивленно на него взглянула своими добрыми глазами, погодя согласилась:
– Да, это правда, хотя все-таки…
– Новый комдив очень заслуженный товарищ, – еще строже заговорил Шарипов. Он на коленях стоял возле контр-адмиральского чемодана, и узкие глаза старшины смотрели на Бакунину с тоской. – Хотя моложе контр-адмирала и звание у него капитан первого ранга, но войну хорошо воевал и авторитетом пользуется. Люди говорят – жаловался: как после Степанова дивизионом командовать, трудно командовать, в положение человека тоже войти надо. Все будут смотреть и думать: «Так бы разве Степанов сделал?» А наш товарищ Степанов так бы, может, именно и сделал. Что, не верно? Очень тяжело будет новому командиру, хуже нельзя.
– Да, разумеется, – торопливо согласилась Бакунина. – Конечно, после Родиона Мефодиевича трудно…
«Трудно! – с раздражением подумал Шарипов. – Трудно! Много вы понимаете – трудно, не трудно…»
И, пропуская мимо ушей половину из того, что она ему говорила, выслушал, как воспользоваться специально приготовленной на дорогу для контр-адмирала аптечкой, когда давать валидол, когда «золотые капли», а когда и ввести камфару, которую Степанов почему-то терпеть не мог.
– Вы все поняли? – наконец спросила Бакунина.
– Не в первый раз, знаем! – сказал Шарипов. Теперь аккуратно перекладывал в коробке запасные очки адмирала, катушки ниток, иголки, вколотые в суконку, маленькие ножницы, лоскутки форменной материи. Как-нибудь разберемся, товарищ полковник. В сорок первом в морской пехоте еще не то делал…
– Может быть, и ампутации делали? – пошутила Бакунина.
– Сам не делал, но вполне мог бы! – невозмутимо ответил старшина. Конечно, под наблюдением…
– Это что же, он сам шьет? – спросила докторша.
– Шьет, гладит, брюки отпаривает, все сам! – негромко, но с гордостью в голосе произнес Шарипов. – Заштуковать может лучше любого портного. Подворотнички после прачечной сам переглаживает. Борщ сварить может, котлеты сделать пожарские, койку заправить – ни с кем сравнить нельзя. А пуговицы как драит – видели? Он, товарищ военврач, нас как учил? Он нас учил – военный моряк все должен знать. Кроме боевой специальности военный моряк, если в отпуск домой приехал, – он там первый человек. Жена отдыхает, бабушка отдыхает, теща отдыхает. В МТС трактор отремонтировать военный моряк! В комбайне разобраться – военный моряк! Туфельки жене починить – военный моряк. Он нас учил: за то, что мало дома бываешь, много радости от тебя должно быть…
– Так и говорил?
– Мысль такая была…
Опять донеслась музыка. Бакунина взглянула в иллюминатор и сказала, что она не понимает, какой это корабль. Шарипов, не вставая с места, произнес:
– «Строгий». Остались «Смелый», «Стремительный» и наш «Светлый». Тогда, товарищ полковник, все.
И, упруго поднявшись с колен, Шарипов накапал себе в рюмку капель, долил из графина, выпил и утерся, словно после положенных в войну ста граммов.
– Что это с вами? – удивилась Зинаида Михайловна.
