гимнастикой. Он провел такой курс гимнастики по поводу ухода в отставку…
В дверь постучали, Степанов крикнул: «Прошу!»
Главстаршина Гавриленков доложил как положено, Родион Мефодиевич кивнул, сказал, не садясь и не предлагая Гавриленкову сесть:
– Хотел я на прощанье, Гавриленков, напомнить вам то происшествие, в сорок втором, в декабре…
Гавриленков отвел глаза в сторону. Его сухое лицо с белым шрамиком на подбородке напряглось.
– Я хотел, главстаршина, не просто напомнить, – жестко продолжал контр-адмирал, – вы все это и без меня помните. Я иное хотел сказать забудьте! На веки вечные забудьте! На людей можно обижаться, на свою родину – нет! Мы с вами с тех пор не беседовали, а думается мне, что все вы в своей душе копаетесь. Расстаемся мы с вами, видимо, навсегда, так вот я вам приказываю: выкиньте из сердца вон. Это мое последнее приказание. Ясно?
– Ясно, – с радостным изумлением в голосе ответил главстаршина.
Он смотрел на Степанова чуть-чуть исподлобья, но таким открытым, таким горячим и преданным взглядом, что разговор больше не мог бы продолжаться. И Родион Мефодиевич кончил беседу до того, как она могла превратиться в то, что он называл «спектаклями».
– Можете быть свободным! – намеренно отворачиваясь от главстаршины, сказал Степанов и подошел к иллюминатору.
Гавриленков ушел.
Все дела были кончены.
И все-таки, как он ни готовил себя к этому мгновению, ему было трудновато. Он с достоинством выдержал процедуру сдачи дивизиона новому командиру. Он почти спокойно попрощался нынче с личным составом кораблей своего соединения. Ему нисколько не было трудно в кают-компании, наоборот, – он сам себя смешил там. Но покинуть «Светлый» оказалось нелегкой задачей…
Уже унесли его чемоданы, на катер, уже Шарипов, по его приказанию, поставил в салоне на стул чемодан нового комдива, уже заглянула к нему и ушла, сделав свои последние наставления, заплаканная старушка Бакунина он все не двигался…
И наконец пошел.
Везде на его пути плотной стеной стояли матросы: он знал, что так будет, и боялся именно этого. Они стояли – безмолвные, печальные, расступаясь, нажимая друг на друга, расчищая ему дорогу. И только порою слух его улавливал шепот:
– Отдыхайте счастливо, товарищ контр-адмирал…
– Надейтесь на справедливость, товарищ комдив!
– Наведывайтесь к нам…
– Ребята, не нажимай!
– Живите сто лет…
– Все будет в порядке, товарищ комдив!
– Мы вам писать станем…
– Напишите открыточку нам – кораблю!
– Не напирай, Лукашин…
– Желаем удачи!
– Счастливого плаванья, товарищ контр-адмирал…
Он шел, крепко сжав зубы, щуря глаза и посапывая. Можно было подумать даже, что он злится. Но он не злился. Он прощался. Откуда-то потянуло горячим воздухом, и Родион Мефодиевич подумал: «В последний раз!» Рука его нечаянно дотронулась до крепкого, словно литого плеча матроса Маслюкова, и он опять подумал: «В последний раз!» Поскользнувшись в давке, вдруг упал возле него молодой артиллерист Пещик – вокруг Пещика зычно захохотали другие матросы, и Степанов еще подумал: «И это в последний раз».
Но самое сложное было еще впереди: ему предстояло попрощаться с самим кораблем. И все вокруг него понимали, как это нелегко, недаром здесь он заметил полковника Бакунину – они послали ее сюда на всякий случай…
Отдав честь, он подошел к кормовому флагу гвардейского корабля, крякнул по-стариковски и встал на одно колено. Полотнище вилось на ветру, и ему не сразу удалось схватить ткань – пробитую пулеметной очередью, израненную осколками, – не сразу удалось подтянуть к себе полотнище и прикоснуться к нему губами. И не сразу он поднялся, словно задумавшись на мгновение…
Потом вновь приложил руку к козырьку и с тяжелым вздохом спустился на катер. Больше он не оглядывался на свой дивизион, на свои корабли, откуда множество глаз следило за удалявшимся катером…
На пирсе его уже ждали командиры и офицеры других соединений флота. Здесь были и подводники, и командир линкора Мартирянц, и командир крейсера Туров, и командующий ВВС флота, совсем поседевший генерал Костромичев, тот самый маленький, худенький, вертлявый Костромичев, которого Родион Мефодиевич помнил еще по гражданской войне летающим на «сопвиче». Солнце еще не зашло, под его вечерними лучами ярко блистало золото погон и нарукавных шевронов, звезды Героев и ордена, надраенные пуговицы, окантовка генеральских и адмиральских фуражек. С моря, словно напоминая о дивизионе, поддувал легкий ветерок; все столпились вокруг Родиона Мефодиевича, говорили нарочито бодрые слова и даже острили, что-де таким старичкам не то что в отставку выходить грех, но самое время жениться и детишек рожать. А катерник Ведерников все пытался рассказать какой-то анекдот про некоего старичка и уже начал рассказывать, как вдруг Шарипов протиснулся к своему контр-адмиралу и сказал, что вот тут, возле проходной, «ожидают вас папаша».
