– Леша, я беременная, – тихо, по-прежнему сияя глазами, сказала Клавдия.
Он поставил кружку на стол, помолчал и нахмурился.
– И ничего такого не сделаю, – продолжала Клавдия, – рожу. Ты убежишь, ребята помогут.
– Какие ребята?
– Комсомольские.
– А ты тут при чем?
– Как при чем? При том, что я комсомолка.
– Ты?
– Я.
Смеясь, она наклонилась к его лицу и стала целовать его теплыми, сладкими от чая губами.
– Ты погоди, – сказал он, – ты не прыгай. И давно ты комсомолка?
– Четыре года, – целуя его, сказала она. – И знаешь ты, да забыл. Ты все сам, бывало, себя слушал, как все равно кенарь! И заливается, и щелкает, и свистит. А я что ж! Тебе не до меня было, ты занят был. Переживания были. Теперь небось посвободнее…
Он засмеялся и сказал:
– Напишу теперь на тебя заявление в комсомол, на твое прошлое с вором.
– Ну и что, – сказала она, – ну и пиши. Кабы ты от меня вором стал… Ты бывший вор, а теперь уж ты герой.
– Я еще пока что до героя не дотянул. На сегодняшний день.
– Будешь, – сказала она, – я баба, я все знаю. Я без тебя, бывало, лежу и думаю: вот дадут ему орден за большой подвиг. Или он будет летчиком. Или в стратосферу полетит…
– На луну без пересадки, – хмуро сказал он.
– Дурак, – сказала она, – хватит. На луну, на луну. Не будет тебе никакой луны. А, решил Мосторг обокрасть, – сама на тебя первая донесу и, когда шлепнут, не заплачу. Подыхай. Надоело.
Жмакин удивленно на нее покосился.
– И ничего особенного, – сказала она, – поплакала, будет. Черт паршивый, пугает еще, страхи наводит!
Толкнув его ладонью в грудь, она встала, всхлипнула и вышла из комнаты. Тотчас же вошел Корчмаренко в пальто, из-под которого болтались завязки подштанников. Жмакин встал ему навстречу.
– Отыскался, сокол, – сказал Корчмаренко.
Лицо у него было набрякшее, борода мятая.
– Пойдемте выйдем, – предложил Жмакин, – тут ребенок спит.
Клавдия тоже вышла вместе с ними.
– Ничего, можно здесь, в сенцах, – сказал Корчмаренко, – там Женька спит, а наверху жилец. Стой тут!
– Ну-с, – вызывающе сказал Жмакин. – Об чем разговор?
– Обо всем, – холодно сказал Корчмаренко. – Ты что ж думаешь дальше делать?
– Что хочу, – сказал Жмакин.
– Что же ты, например, хочешь?
– Мое дело.
– Ах, твое, – тихим от сдерживаемого бешенства голосом сказал Корчмаренко, – твое, сукин ты сын?
– Прошу вас не выражаться, – сказал Жмакин, – здесь женщины.
Клавдия вдруг засмеялась и убежала.
– Ну ладно, – тяжело дыша, сказал Корчмаренко, – давай как люди поговорим. Пора тебе дурь из головы-то выбросить.
Они стояли друг против друга в полутемных сенцах, возле знакомой лестницы наверх. Лестница заскрипела, кто-то по ней спускался.
– Федя идет, – сказал Корчмаренко, – давай, Федя, сюда, праздничек у нас, Жмакин в гости пришел.
– А, – сказал парень в тельняшке, – то-то я слышу разговор. Здравствуйте, Жмакин.
И он протянул Жмакину большую, сильную руку. Чтобы было удобнее разговаривать, все поднялись по лестнице наверх и сели в той комнатке, в которой Жмакин когда-то жил. Тут Жмакин разглядел Федю Гофмана, и тот разглядел Жмакина. А в комнате теперь было много книг, и на полу лежал коврик.
– Были мы у товарища Лапшина, – сказал Корчмаренко, – Клавдия была, и я к нему ездил, и Алферыч, и Дормидонтов. Хотели тебя на поруки взять, но ты как раз тогда психовал…
– Психовал! – согласился Жмакин.
