– Так, – грустно согласился Левин.
– Вот видите, и вы говорите – так, – кивнул командующий, – а если так, значит эту часть надобно тоже продумать серьезно, «провентилировать», как выражается наш начальник штаба.
Александр Маркович подавленно молчал.
– Впрочем, это не значит, что костюм плох, – продолжал командующий, – это только значит, что он не закончен. Надо работу над ним продолжать, но с учетом этого непременного требования. Согласны?
– Так ведь это еще нужно изобрести, – сказал Левин, – а я без Курочки ничего не могу делать. Я не изобретаю, изобретает он, я только помогаю ему, так сказать, в специальной области. Не знаю, как теперь быть. Испытания мы назначили с Шереметом.
Командующий коротко и невесело улыбнулся.
– Это, конечно, большое дело, – сказал он. – Сам Шеремет прибыл, огромное событие. – Помолчал и добавил:– Испытания вы проводите, ясно? И проводите с полной строгостью и требовательностью, оставив в стороне один только вопрос. Вопрос этот Курочка добьет до конца, мы его хорошо знаем. Все ясно?
– Все, – повеселев, ответил Левин.
– Перехожу к третьему вопросу, – сказал командующий, – он находится в некоторой связи со вторым. Что за птица Шеремет? Только попрошу вас, товарищ подполковник, отвечая мне, помнить, что каждый человек, занимающий нынче должность, не соответствующую его рабочим качествам, не просто бесполезен, хуже – вреден. С этой точки зрения давайте и будем оценивать нашего Шеремета. Отметем, знаете ли, цеховщину, либерализм, даже дружеские отношения, – вы с ним, кажется, приятели? Он мне это давал понять…
Левин внимательно посмотрел на командующего и ответил, не торопясь и подыскивая наиболее точные слова:
– Ну… приятели мы относительные… Что же касается до работы – то работать с ним, с Шереметом, и трудно и неинтересно. Так думаю не я один, так думают очень многие. Впрочем, он имеет и свои несомненные достоинства, которые невозможно отрицать.
– Какие? – с интересом спросил командующий.
– Он энергичен… напорист… умеет добиваться того, что ему нужно…
– Ему или нам? Учтите – это разница.
Александр Маркович подумал и согласился, что это, действительно, разница. Но достоинства у Шеремета, несомненно, имеются.
– В числе этих достоинств, например, хамское отношение к таким работникам, как Варварушкина? – неприязненно спросил командующий. – Так? Это ведь на нее он топал ногами, выясняя историю с баней. Впрочем, это вы лучше знаете…
– Знать-то знаю, – ответил Левин, – но, видимо, есть и у нас начальники, которым нравится, когда им специально подготавливают баню. Шеремет не дурак и знает, на кого работает.
Вот в чем загвоздка. Да что баня, товарищ командующий. Баня – пустячок, но символический.
Я с Шереметом на эту тему имел беседу, как вам, впрочем, известно. Есть вещи похуже…
– Есть! – сдвинув брови и поигрывая карандашом, произнес командующий. – Есть, товарищ доктор, и мы с ними боремся. Только не так это просто. Но сейчас мы с вами говорим о потатчике всей этой холуйской мерзости– о Шеремете. Так вот, что нам с ним персонально делать?
– А – выгнать! – кротко улыбаясь, ответил Левин. – Выгнать, и дело с концом. Я бы выгнал. Впрочем, может быть, это слишком сильно сказано. На аптечных склянках делают наклейки: 'Перед употреблением взбалтывать'. Если Шеремета взболтнуть, то есть взболтать.
Командующий курил, слегка отворотясь. И опять Александр Маркович заметил, как обрюзг и постарел генерал и какая печать усталости лежит на всем его облике– и на выражении лица, и на опущенных плечах, и на повисшей вдоль тела руке.
– Незачем взбалтывать, – сказал он сухо, – человек на пятом десятке должен сам понимать что к чему. Впрочем, мы разберемся. А сейчас приглашаю вас в салон ужинать, там займемся прочими нашими делами.
Своей твердой, чеканной походкой он пошел вперед, что-то коротко, почти одним словом приказал вскочившему адъютанту и с маху отворил дверь в салон, по которому размеренным шагом, негромко насвистывая, прогуливался генерал Петров – высокий, в чеплашке и серых замшевых перчатках, которые он, так же как и чеплашку, никогда не снимал, потому что был тяжело изувечен и не считал возможным, как он выражался, 'портить аппетит здоровым людям'.
И лицо его тоже было изуродовано так, что никто теперь не верил, будто нынешний заместитель командующего по политчасти генерал Петров был когда-то замечательно красивым летчиком. Сохранились на лице Петрова только прежние глаза, такие веселые, всегда такие полные дружелюбно-иронического блеска, что люди, которые впервые его видели, не сразу замечали и рубцы, и шрамы, и бурую кожу – все то, что много лет тому назад наделало пламя в кабине истребителя над Гвадалахарой. Впрочем, про Гвадалахару знали очень немногие: Петров, посмеиваясь, объяснял, что у него взорвался примус и испортил ему всю красоту.
– А говорили, что вы при смерти, – сказал он, пожимая руку Левину, – вовсе не при смерти, только похудели немного. Ничего, отвоюемся – поедете в Сочи. Вы ведь любите Сочи, часто туда раньше ездили?
И он раскатисто засмеялся, откинувшись на стуле и тряся головой. Все в ВВС помнили, как Александр Маркович ездил в Сочи.
– Не поедет Левин в Сочи, – сказал командующий, – ему теперь надо язву лечить, это в Железноводске, что ли, или в Кисловодске? Налить вам водки, подполковник? Я знал одного язвенника, так он только чистым спиртом лечился, говорил – прижигания очень полезны.
Что вам можно? Сыру можно? Трески жареной желаете?
