Инспектор ухмыльнулся и встал, отпихнув стул.
- А те двое, из-за которых весь сыр-бор, - с ними можно побеседовать?
- Без проблем, - ложь давалась Моррису все легче. - Вам надо проехать в общежитие. - Он объяснил, как туда добраться.
- Однако вы этого не сказали карабинерам.
- Чего именно?
- Про незаконные дела. И про то, что синьор Позенато уволил эмигрантов.
Моррис удрученно повесил голову.
- Конечно, надо бы было сказать. Но я, понимаете, слегка растерялся. Я имею в виду, когда нашел офис в таком виде. А карабинеры принялись расспрашивать, что я увидел, когда вошел, который был час, откуда я им звонил и так далее. Суматоха, знаете... Они продержали меня около часа, и почти все время что-то фотографировали, измеряли, и все такое.
- Ясно, ясно... - Марангони как будто даже подмигнул помощнику.
- Лишь потом мне пришло в голову, что случившееся может быть как-то связано с эмигрантами.
На самом деле идея его осенила всего пару минут назад, и, без преувеличения, блестящая: Бобо убили эмигранты. Не поделившись ею с карабинерами, он только усложнил себе задачу. В любом случае следует помнить: каковы бы ни были реальные обстоятельства чьей-либо смерти, обязательно найдется и другая, вполне правдоподобная версия. Потому что желающих разделаться с кем угодно всегда хоть отбавляй.
Полицейские уже направлялись к двери, но Моррис так вознесся в собственных глазах, что задержал их:
- Извините, вы говорили, что хотите задать мне два вопроса. Я бы предпочел не откладывать второй до следующей встречи.
Они стояли в холле на шахматной плитке, среди лакированных портретов, висящих на пыльной штукатурке, с чугунным канделябром над головой. Да, многое предстоит усовершенствовать в доме Тревизанов, прежде чем здесь можно будет зажить в свое удовольствие.
- А... - спохватился Марангони. Помощник полез в блокнот. И тут они вспомнили. - Да, наш второй вопрос был таким: в котором часу вы покинули этот дом, принеся соболезнования по поводу кончины вашей тещи? И во сколько приехали на завод?
- Нет, сначала я поехал в общежитие, и только оттуда в офис. Да... понимаю, что вы имеете в виду. - Он, вздохнув, изобразил напряженное раздумье. - Ну, как я уже сказал карабинерам, точного времени не помню. Сперва я помчался сюда, как только узнал про синьору Тревизан - было где-то семь тридцать или восемь. На обратном пути посидел в кафе на площади, чтобы прийти в себя. Это мне напомнило смерть моей матери... - он замялся, сообразив, что фальшивит. - Потом поехал в общежитие, там поговорил с рабочим по имени Кваме. Вам продиктовать по буквам? Фамилии я не знаю, а может, это и есть его фамилия. В любом случае можете спросить у него, когда я приехал, потому что сам не помню.
- А вы никому не звонили из машины?
- Да нет как будто... Ах, да, звонил. Паоле, своей жене. Хотел обсудить приготовления к похоронам и все дела...
- Во сколько это было?
Моррис снова пожал плечами:
- Не знаю, право. Боюсь, вам придется спросить у нее. День был совершенно сумасшедший. Даже не верится, что все это стряслось на самом деле.
И хотя полицейские явно торопились по души Азедина и Фарука, Морриса продолжало нести:
- Знаете, мне сейчас кажется, что сегодняшнее утро было миллион лет назад, а потом сразу и синьора Тревизан, и Бобо, и еще фирму надо спасать, и похороны... А у вас было когда-нибудь такое ощущение, что все кругом абсолютно нереально и...
Толстяк Марангони так глянул на него сквозь сумрак, царивший в доме, что Моррис оборвал на полуслове.
- Мне, пожалуй, пора, - пробормотал он. - Надо разослать приглашения.
Глава семнадцатая
- Мо, - вполголоса позвала Паола с другого конца комнаты, где горели свечи.
Он поднял голову и напоследок бросил сочувственный взгляд на Антонеллу. В руке трупа, разделявшего их двоих, топорщился букетик. Цветочный аромат смешался с запахом полированной мебели и мастики для полов. Помпезные до невозможности часы пробили полночь. Наступили новые сутки.
Вспомнив, что надо перекреститься (уж не перестарался ли?), он отвернулся от покойницы и подошел к жене, стоявшей у дверей. - Та уже переоделась в ночную рубашку.
- Ты ни о чем не запамятовал? - небольшие глаза Паолы сверкнули, отражая огоньки свечей. Хватило в них места и Христу с окровавленным керамическим сердцем. Этот настенный кич первым пойдет на помойку, как только Моррис до него доберется... - Я тебя дожидаюсь битых полтора часа, сказала она с укоризной. - Для чего, спрашивается, тебе приспичило оставаться здесь на ночь?
Лицо Паолы подозрительно разрумянилось. Моррис подумал, что она, похоже, уже успела удовлетворить сама себя - раза два, а то и три. Эта мысль и слегка огорчила, и возбудила его.
- Я не думал, что твоя сестра останется тоже.
- Ну и что с того, что она осталась? Не будешь же ты перед Антонеллой ломать комедию. Да что с тобой вообще творится?
- Я...
- Или ты собираешься до утра торчать у трупа? Так мама все равно этого уже не оценит. Она умерла.
Хотя Моррис не решился бы назвать себя набожным, он до глубины души ощущал, как возвышает человека почтение к священным традициям (если только не относить к ним эту дешевку, развешанную по стенам), и как оно идет Антонелле.
- Я не хочу оскорблять ничьих чувств.
Паола громко сказала, чтобы было слышно на том конце пахучего салона:
- Мы ненадолго. Спустимся позже.
Антонелла, казалось, не слышала. Моррис вновь подумал, что двойной удар судьбы невестка выносит с немалым достоинством, даже с благородством. Когда поднимались по лестнице - Паола впереди - она вдруг задрала подол рубашки, обнажив тугой зад, и прошептала, давясь смехом:
- Полижи.
Моррис отшатнулся.
Стресс, конечно, подавляет сексуальные влечения. Кроме растущего желания быть с Антонеллой, Морриса удерживала у тела старой синьоры еще и мысль, - что вряд ли он сейчас сумеет оправдать ожидания Паолы, которые сам же и распалил так оплошно, будучи тогда совсем другим человеком, с другими мыслями и переживаниями. Но старая двуспальная кровать в спасительно темной комнате в конце концов сделала то, чего не смогла выставленная ему под нос задница жены. Моррис размышлял о годах, которые Массимина провела на этой пуховой перине бок о бок с матерью, сначала ребенком, когда умер ее отец, затем подростком; он воображал постепенно наливающиеся грудки, отрастающий пушок между ног... тем временем женщина рядом с Мими, лежащая теперь внизу, так же постепенно, безнадежно увядала и старела. Думая об этом, Моррис каким-то образом овладевал ими обеими, поглощал и растворял в себе их естество, как когда-то Зевс, - кажется, это был именно он, - поглотил всю Вселенную. А может быть, наоборот, старый дом принимал его в себя в знак жертвенного единения. Эти мысли и привели его, вполне надежно, в состояние, которого добивалась ничего не подозревавшая Паола.
Лежа на спине, отдавшись в ее власть, он втягивал в себя пыльный дух старого покрывала и смотрел на фотографию на тумбочке у кровати. Там была вся семья: синьоре, наверное, чуть за сорок, старшие сестры - подростки, а Мими - пухленькая девчушка, должно быть, только-только пошедшая в школу. Как бы он хотел знать ее тогда! Невинное дитя, и вся жизнь впереди. То была не столько даже печаль по несбывшемуся, сколько жажда иного - что само по себе довольно приятно. Чувствуя приближение оргазма, Моррис вспомнил, что первой женщиной в его жизни стала именно Мими, сразу после убийства колченого Джакомо с подружкой. И сегодня словно бы ее он сжимал в объятиях, разделавшись с Бобо.
Не считая одной мелочи: они тогда никак не предохранялись, и погружение друг в друга было куда более полным и доверительным.
