Оказалось, ксерокопия у нее с собой. Антонелла порылась в сумочке и положила листок на постель.
Моррис оцепенел. Это уже слишком! Это было однажды...
Темная Владычица Семиградья!
ЗА ДАВНОСТЬЮ НЕ МОГУ УКАЗАТЬ ИСТОЧНИКИ, НО ВСЕ ЭТИ, С ПОЗВОЛЕНИЯ СКАЗАТЬ, РЕАЛИИ ВСТРЕЧАЛИСЬ В ФЭНТЕЗИ, НАПИСАННЫХ ПО-АНГЛИЙСКИ. ВПРОЧЕМ, ЕСЛИ НЕ НРАВИТСЯ, ЗАМЕНИТЕ НА ЧТО-НИБУДЬ БОЛЕЕ ПРИЕМЛЕМОЕ С ВАШЕЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ.
Вырезка, судя по всему, из какого-то дешевого переводного романа для юношества.
Священ мой долг возвестить тебе: сочтены дни Зла, воцарившегося над многострадальным народом Зорна. Длань моя, направляя сие послание, погружает стило в кровь твоего греховного исчадья - Томаса Черного, что ныне корчится в муках, коими прежде терзал он других, томя в оковах презрения. Так скрежещи зубовно, о вероломная погубительница честных христиан! Знай же: если к исходу второго Саббата не сложишь ты нечестивого именья своего у ног благородного рыцаря Рудольфа и не поклянешься на его могучем клинке не чинить более зла, - тогда единственный, кто дорог подлому сердцу твоему и любезен стократ подлейшей душе, предан будет казни без милости и покаяния, дабы познал он праведный гнев Пресвятого Творца.
'Скрежещи зубовно'. Надо же, какое убожество! Но прием тот самый, что в его первом письме - ужас абсурда. Дурацкие готические романы для умственно недоразвитых подростков вдруг превращаются в реальность.
Подпись вполне под стать: 'Рудольф Красный, Заступник Веры, Защитник угнетенных, Бич сатаны и всех козней его'. А в самом конце налеплена газетная строка:
Источник в правительственных кругах сообщил, что технические правила уплаты нового налога будут обнародованы в ближайшие дни.
Моррис перевел дух. М-да, Flagello, стало быть, di satana e tutte le opere sue... В самом деле, чертовски умно: мастерская имитация его опуса позволяла адресату при желании отмахнуться от угроз, а отправителю - в случае чего выдать их, пусть лишь на свой взгляд, за неуклюжий розыгрыш. Но только он собрался успокоить Антонеллу, убедить ее, что платить нельзя ни в коем случае - вон за Массимину деньги отдали, и что получилось? - как вдруг мужской голос произнес над ухом:
- Итак, ваше мнение, мистер Дакфорс?
В первый, но, видно, не в последний раз Моррис понял преимущества погубленной красоты. Сколько бы сам он ни чувствовал, как вся кровь отливает от лица, никто другой не разберется в месиве из швов и бинтов. Он содрогнулся в душе, увидев Фендштейга - точь-в-точь группенфюрер при полном параде и в очках без оправы, - и сказал чистую правду:
- Боюсь, полковник, это для меня китайская грамота.
- Простите, не могли бы вы оставить нас наедине на пару минут? обратился Фендштейг к Антонелле. Слишком холодно обратился, по мнению Морриса, если учесть, что сейчас переживает несчастная. Тем не менее форма карабинера с белой перевязью и алыми лампасами смотрелась весьма внушительно. С эстетической точки зрения - явный шаг вперед по сравнению с довольно непритязательным полицейским мундиром.
Свояченица скользнула прочь, на ходу пряча очки в сумочку. Моррис поймал себя на том, что неотрывно глядит ей вслед.
- Синьор Дакфорс, - начал Фендштейг с места в карьер, - ничего не поделаешь, придется нам с вами снова поговорить. - На изуродованном лице англичанина застыла маска смирения. - Синьор Дакфорс, прошло уже больше месяца, как пропал человек, причем налицо все признаки отчаянного сопротивления. - Полковник помолчал, пожевал губы, свел вместе кончики пальцев. - С точки зрения возможности совершить убийство или похищение мы имеем трех подозреваемых: вас и двух довольно жалких бродяг.
- Педерастов, - уточнил Моррис.
Фендштейг проигнорировал это замечание. Может, полковник сам из маргариток, подумал Моррис. Его бы не удивило. Весь мир сегодня кишит этой заразой.
Фендштейг продолжал изучать собственные пальцы, словно в глубокой задумчивости.
- На следующий вечер после преступления вы отсутствовали дома до двух часов ночи. Повторяю, до двух часов. Вы отказались назвать место своего пребывания. Поэтому, будучи убежден, что убийцей или похитителем являетесь именно вы, я распорядился взять вас под стражу, чтобы воспрепятствовать ложному алиби. Данная мера пресечения предусматривается в Приложении к Уголовному кодексу, Постановление семьсот семьдесят шесть дробь девяносто один.
Какая тоска... Взгляд Морриса упал на затянутое паутиной распятие над дверью. Верный знак полного забвения гигиены - как телесной, так и духовной. Когда же наконец тирольский зануда даст знать, найдены ли письма в пальто? Надо понять, то ли бороться дальше, то ли сложить руки и отдаться на волю случая.
- Затем вы сочинили, - тянул Фендштейг тем же тусклым механическим голосом, что и при первой встрече, - повторяю, сочинили, и то лишь после трехнедельных раздумий, самое нелепое алиби. - Обратившись к тюремному психиатру, вы стали утверждать, что...
- Per favore, Colonnello, - перебил Моррис. - Прошу вас, полковник, эта тема слишком болезненна для меня. Я прекрасно помню, что сказал, и не надо больше об этом.
Фендштейг заколебался, но не подал виду, что согласен. Затем продолжил:
- Как бы то ни было, указанное постановление обязывает меня придерживаться полученной версии, пусть она и неправдоподобна, до тех пор, пока не будут найдены необходимые и достаточные доказательства ее ложности. Собственно говоря, чем слабей и абсурдней объяснение, тем лучше для следствия.
Он замолчал, так и не взглянув на Морриса, который пробормотал в наступившей тишине:
- Если б знать, что психиатр будет болтать об этом на каждом углу, ничего бы не стал рассказывать. Я- то полагал, любая беседа с врачами строго конфиденциальна.
Недоверие к его алиби явственно читалось на худом очкастом лице, насупленном над расшитым стоячим воротом полковничьего мундира. Моррис искренне счел такой подход неразумным. Он же предельно точно и достоверно описал то место, где перелез кладбищенскую стену, расположение надгробий и все прочее. Пусть думают, что хотят, но совершенно очевидно, что по крайней мере однажды он там лазил. А с чего бы, спрашивается, его туда повело, как не скорбеть над гробом возлюбленной, раз это можно было сделать в тот единственный вечер?
Похоронить Бобо именно там все еще казалось удачным решением.
- Как вам известно, - продолжал Фендштейг с тщательно отработанной неумолимостью в голосе, которая, однако же, производила на Морриса все меньше впечатления, - сразу после вашего освобождения городская полиция произвела арест двоих иностранцев, обвинив их, - как я считаю, ошибочно, в убийстве вашего партнера и назначив безотлагательный судебный процесс на основании достаточно сомнительных косвенных доказательств.
Копируя официальный тон собеседника, Моррис заметил:
- Этим людям я всячески старался помочь, а они отплатили за добро тем, что занимались в рабочее время содомизмом. За что мой партнер их и уволил, по-моему, совершенно справедливо. И тем самым дал веский повод разделаться с беднягой. На миг он позабыл, высказывал ли уже это Фендштейгу (или то был Марангони?), или же говорил нечто другое, возможно, даже противоречащее нынешней версии. Он - вызывающе глянул на полковника, вновь погруженного в созерцание пальцев.
- Учитывая их нравы, не буду изумлен, окажись они преступниками, нервно произнес Моррис.
Затянувшееся молчание карабинера приобрело зловещий оттенок.
- Люди такого пошиба, - продолжал Моррис, - способны продать вам из-под полы видеокамеру, которая на поверку оказывается кирпичом или деревяшкой. Представляете? Пришли вы домой, открываете коробку, а оттуда валится кирпич и разбивает дорогой пол. Так они предают доверие тех, кто старался облегчить им жизнь.
Неплохо слегка окрасить нервозность праведным гневом. Мгновение Моррис наслаждался, воображая себя хамелеоном, то и дело ускользающим от ослабшей хватки озадаченного противника.
- Это называется кусать кормящую руку, - заключил он тоном непререкаемой правоты.
Полковник наконец взглянул на него. Он взвешивал ответ.
- Что касается характера убогих, синьор Дакфорс, тут смысла нет гадать. Вполне допускаю, что ваше мнение о них соответствует истине. Тем не менее имеется еще один любопытный факт. И меня гораздо
