Я кивнула задумчиво, размышляя о своём.
– В принципе понимаю. Этот Константин Пташинский…
– Погоди. Какой Константин Пташинский?
Я сообразила, что с Пташинского Анита начала, так что пришлось Марте вкратце пересказать. Марта была потрясена.
– И кто же этот Пташинский?
– Бандит. Самый настоящий. Я его знала, так сказать, в двойном плане.
– Бандит? И ты его знала? Странные же у тебя были знакомства.
– Так я же сказала – в двойном плане, внешность его была мне знакома, сто раз видела его на ипподроме. Кто-то обмолвился о нем, назвав Красавчиком Котей. А с другой стороны, в силу личной близости с прокурором была знакома с материалами по делу какого-то преступника, но не знала, что он и Котя – одно и то же лицо. Вот теперь Анита меня просветила. А Пташинский был той ещё пташкой. Ещё в ранней юности, не достигнув и двадцати лет, был посажен в тюрьму за разбойные нападения. Отсидев, опять принялся за своё, а поскольку уже был рецидивистом, его приговорили к высшей мере за шесть убийств. Минимум шесть, остальные не удалось доказать. Зато были доказаны другие преступления – грабежи, разбойные нападения и, главное, хищение государственного имущества в особо крупном размере.
– Ты шутишь? – не поверила Марта. – Главное преступление – хищение государственного имущества, а не убийство шестерых человек?!
– Такие были времена, такие статьи в уголовном кодексе. Государственное имущество было в те годы чем-то вроде священной коровы, а он покусился не просто на несколько килограммов мяса или масла, не магазин грабанул, а государственный банк! Ну и какие-то расторопные менты его повязали. А надо тебе сказать, что в то время милиция ещё серьёзно относилась к своим обязанностям, не то что теперешние демократические полицейские. Подельники его сбежали, Котя на суде бил себя в грудь – дескать, знать не знаю, кто такие, случайно затесался в компанию этих подонков, так, от нечего делать. Однако с помощью неопровержимых доказательств его припёрли к стенке, уже не мог отпираться, что он главарь шайки, но сообщников так и не выдал, твердил одно: подобрал случайных людей среди бывших уголовников, назвать их при всем желании не может.
– Ты что мне лапшу на уши вешаешь? – обиделась Марта.
– Какая лапша? Я привожу на память его показания на суде, цитирую, так сказать.
– Ну нет, всухую я не могу такое слушать! У тебя есть ещё пиво?
Вернулась с пивом, уселась, и я продолжала просвещать её. Знакомила с делом Пташинского, попутно понося на чем свет стоит тогдашние нравы и законы.
– Красавчик Котя так никого и не выдал, взял всю вину на себя. Поначалу громкое дело постарались замять, перестали о нем извещать общественность, процесс шёл своим ходом, но уже без чрезмерной рекламы. Это теперь у нас журналистов хлебом не корми, дай тиснуть материальчик погорячее. Самые заурядные происшествия у них – «сенсация». Тогда же цензура не зевала, прессу держала в ежовых рукавицах, телевидение тем более, так что о процессе Пташинского вскоре все забыли. А я знала. И приговор – вышка – тоже помнила. И что его привели в исполнение на бумаге, а не на деле, – точно знаю.
– Откуда?
– Потому что вращалась тогда среди прокуроров, один из которых был в то время моим спутником жизни. Ты что, пропустила мимо ушей?
Не все сохраняет память, но события выдающиеся, а тем более ужасные, запечатлеваются в ней навечно, независимо от твоего желания. С прокурором, который якобы присутствовал при исполнении приговора Пташинскому, я в тот самый день играла в бридж. В обществе других работников юриспруденции, в том числе и моего тогдашнего хахаля. Разумеется, бриджа в обществе юристов я бы не запомнила, в бридж тогда мы играли часто, но тут меня удивило, что вот этот прокурор сел за карточный стол после того, как при нем каких-нибудь полчаса назад казнили человека. Видела я одного такого, присутствовавшего при смертной казни, так он не только в бридж не мог играть, но вообще ни на что не годился. Пришёл в себя лишь после того, как опорожнил пол-литра чистой, не закусывая, и после этого отключился.
– И тебе хватило таких косвенных наблюдений? – усомнилась Марта.
– За кого ты меня принимаешь? Кроме косвенных, были и прямые доказательства. Ну, во-первых, во время того исторического бриджа вся эта прокурорская свора обменивалась шутливыми замечаниями, намёками, вроде бы только им понятными, а я не настолько была глупа, чтобы не сложить два и два. Ну и сделала соответствующие выводы. А потом, когда с моим бывшеньким мы остались с глазу на глаз, я ему задала вопрос в лоб.
– И что?
– Надо сказать, он относился к людям, которые никогда, нигде, ни за что прямо не ответят. И тут вился как уж, но тогда у меня были способы выковырять из него правду. Пришлось поклясться, что тут же забуду о ней и никогда в жизни не вспомню. И не вспомнила бы, что мне за дело до какого-то Пташинского? А Котю я много раз встречала на ипподроме уже после суда над Пташинским, но понятия не имела, что это одно и то же лицо. Только вот теперь Анита раскрыла мне глаза.
Марта, попивая пиво, интенсивно обдумывала услышанное. Потом потребовала разъяснений:
– Ну ладно, с грехом пополам я тебя поняла. Шлёпнули Пташинского вроде как для виду, а он остался жив-здоров. Зачем же это сделали и кому это было нужно?
– Всяким сволочам из верхушки руководства той поры и кое-кому из органов. Точнее не знаю, тут уж скорее Анита могла бы порассказать. Именно им нужен был такой ловкий уголовник, как Пташинский, когда требовалось обделывать свои грязные делишки. И не только при ограблении банков. Раз как-то попала мне в руки фотография, на которой мелькнула знакомая морда, здорово был похож на Котю с ипподрома. Но это уже было после смены государственного строя, так что теперь я делаю вывод: Котя продолжал трудиться на пользу власть имущим, хотя у власти теперь не комухи, а свободные предприниматели.
– То есть действовал наоборот?
– Вот именно. Настали другие времена. И сдаётся мне, для кого-то он сделался персоной нон грата.
