– Большое дело – провел ночь! – возразил Альберто. – Ты же не думаешь, что я собираюсь жениться на Мириам Диас Флорес?
– От подобных девиц не так легко избавиться, – покачала головой маркиза. – Ей ведь удалось задурить голову Гонсало Альме. Не понимаю, что мужчины находят в таких, как она? Если бы не Кристина Альма, он вполне мог бы жениться на этой простолюдинке.
– Мама, мы живем в конце двадцатого века, – напомнил Альберто. – Сейчас титулы – это просто титулы, они мало что значат. Нужно жениться по любви, а не по крови.
– Тут ты не прав, сынок, – твердо ответила маркиза. – Жениться на простолюдинках – дурной тон. Если тебе нужна любовь – заведи красивую любовницу. Это разумно и престижно, но жениться ты должен только на аристократке.
– А если бы ты полюбила обычного человека? – спросил Альберто. – Неужели бы ты не вышла за него замуж только потому, что у него не слишком благородное происхождение?
Мария Тереза раздраженно бросила жемчужное ожерелье в коробку с драгоценностями.
– Полюбить простолюдина?! – гордо вскидывая голову, спросила она. – Только не я!
Арлин Бежар, урожденная Маша Аксючиц, с размаху швырнула стакан в стену обшарпанного гостиничного номера, хотя вряд ли кому-либо в здравом уме пришло бы в голову назвать каморку, в которой она находилась, гостиничным номером.
Тем не менее население поселка Ванавара, расположенного на берегу Подкаменной Тунгуски, гордилось своей гостиницей. Это была просторная изба из цельных бревен, стоявшая недалеко от ванаварского дебаркадера, разделенная на четыре комнаты и отапливаемая старой чугунной печкой.
Дискуссия по поводу того, как назвать гостиницу, разгорелась в самый последний момент – за день до того, как ее должны были торжественно открыть, перерезав красную ленточку в присутствии важных чинов из областного центра. О названии местное начальство, утомленное неумеренным потреблением алкоголя, как-то позабыло до самого вечера перед открытием.
Поселковая верхушка в виде парторга, председателя сельсовета и эвенкийского представителя оленеводческого хозяйства парилась в русской баньке в компании пары заезжих геологов.
Парторг опрокинул стаканчик перцовки и вдруг с размаху хлопнул себя по лбу.
– Уй, – страшным голосом произнес он.
– П-плохо пошло? – сочувственно поинтересовался председатель сельсовета.
– Ё-моё, а название-то для гостиницы придумать позабыли! – еще раз хлопнул себя по лбу парторг. – Однако.
– Ничего, ща придумаем! – бодро отозвался председатель сельсовета.
Компания опрокинула еще по стаканчику и погрузилась в продолжительное молчание.
Один из геологов, видя, что аборигены вот-вот погрузятся в сон, решил проявить инициативу.
– Давайте назовем гостиницу «Эксцельсиор», – мечтательно произнес он.
Когда-то он вычитал это название в романе о жизни успешно загнивающего капиталистического общества, и оно почему-то врезалось ему в память.
– Экс – чего? – изумленно икнул председатель сельсовета.
– Не важно, – спохватился геолог, снимая свое предложение.
– Назовем ее «Таймень», – погрузился в воспоминания парторг. – Как-то раз я поймал тайменя, глаз – во! – Развел руки в стороны на добрых полтора метра. – Чуть меня не утопил, зверюга проклятая! Пять часов с ним возился!
Эвенкийский представитель оленеводческого хозяйства несколько раз шмякнул копченым лещом по скамейке, взывая ко всеобщему вниманию. Четыре пары слегка расфокусированных глаз уставились на него.
– Ыыт! – произнес представитель местного населения, и, поскольку остальные молчали, ожидая продолжения, он повторил: – Ыыт! Луна!
– Ну, этот уже готов, – сочувственно покачал головой геолог.
– Моя не готов! Моя очень умный! Название придумал, однако! – ткнул указательным пальцем в прокопченный потолок эвенк. – Ыыт!
– Что ыыт? – терпеливо спросил парторг.
– Это моя земля! Это земля эвенк! И гостиница тоже называть эвенк! Ыыт – луна.
– Похоже, он хочет сказать, что «ыыт» – это по-эвенкийски «луна», – пояснил геолог.
– Ыыт, – икнул парторг. – Во дают!
Компания опрокинула еще по стаканчику перцовочки, и дискуссия замерла.
Когда на следующее утро председатель сельсовета очнулся у себя дома, было уже десять часов. В двенадцать ожидалось прибытие высокого начальства.
– Дунька! – рявкнул он жене. – Позвать сюда художника, да быстро! Одна нога здесь, другая там.
Местный пасечник Матвей Фомич, по совместительству художник, прибыл в дом председателя через двадцать минут.
Хозяин, терзаемый жестоким похмельем, допивал третий стакашек огуречного рассола и отчаянно пытался вспомнить название для гостиницы, которое они придумали вчера. Наконец его осенило.
– Ыыт, – прохрипел он, выкатив на художника налитые кровью глаза.
– Чего? – испуганно попятился Матвей Фомич.
Так над гостиничной дверью появилась дощечка с надписью: «Ыыт».
– Ыыт! – пронзительно кричала Арлин Бежар, она же Маша Аксючиц, глядя, как стакан с дорогим коньяком разбивается вдребезги от соприкосновения с могучими, потемневшими от времени бревнами гостиничной стены. – Ыыт! Мороз, эвенки и клопы! Будь ты проклят, папочка!
Гарик Костолом на всякий случай отскочил в сторону и, согнувшись, прикрыл голову руками, защищаясь от осколков. Он встряхнулся, как собака, сбрасывая с дорогого костюма капли коньяка.
– Этот коньяк мне обошелся в сотню баксов, – недовольно проворчал он. – Не могла бы ты в следующий раз вымещать свою злость на стаканах с минералкой?
Настоящее имя Костолома было Игорь Михайлович Пушкин, но имя Игорь он считал слишком примитивным, а фамилия нравилась ему еще меньше. Гарик Костолом не был склонен к высокой поэзии и чувствовал себя неловко всякий раз, когда его спрашивали, не состоит ли он в родстве с великим русским поэтом. Гарик в родстве не состоял и состоять не желал. Единственное, что он усвоил из школьной программы, – это что его однофамилец был порядочным бабником, что, впрочем, часто бывает свойственно мужчинам маленького роста.
– Только дурак может позволить прихлопнуть себя из-за бабы, – презрительно сплюнув, сказал как-то дружкам Костолом, когда речь случайно зашла о Пушкине. – Я бы никогда не допустил такой глупости. Баб надо держать вот так! – И он продемонстрировал восхищенным приятелям могучий волосатый кулак.
Ростом Гарик вымахал под два метра, и, если учесть, что он в спортзале проводил времени больше, чем Сталлоне и Шварценеггер, вместе взятые, его кулак действительно впечатлял. Поэзия в послеперестроечное время была не в моде. Гарик хотел быть крутым.
Впрочем, даже его не обремененный интеллектом мозг в какой-то мере не был чужд поэзии. Он даже знал наизусть одно стихотворение. На самом деле это было не стихотворение, а текст песни, но Гарик с детства испытывал к этому тексту особую слабость.
Песня была о том, как танцовщица Мэри изменила молодому наезднику Гарику с пожилым пиратским атаманом. Гарик зарезал атамана в честной схватке на ножах, а затем вонзил кинжал в грудь коварной танцовщицы, несмотря на все ее заверения о том, что она совершила ужасную ошибку и впредь будет любить только Гарика.
басом выводил Костолом, приняв стаканчик на грудь.
– Вот это поэзия, прямо за душу берет! – говорил он. – Это тебе не Пушкин!
В честь красивого «сам собою» наездника Костолом тоже стал именовать себя Гариком, утверждая, что Гарик – уменьшительная форма от Игоря.
Единственное, чего Костолом не учел в вопросе взаимоотношения полов, – это что теория, конечно, штука хорошая, но в жизни она нередко расходится с практикой. Несмотря на то что в компании друзей
