Зона сна

– Николаю Александровичу пора спать, – с упрёком сказала она. – Учитывайте же его возраст. О чём вы говорили? О путешествиях по времени? У него есть об этом в одной из книг, я дам вам её.

И Стас долго ещё не спал, обдумывая то, что было написано великим учёным в девятнадцатом веке:

«…Представим себе, что мы изобрели такой корабль, который может чрезвычайно быстро летать по мировому пространству. Ведь мы видим рассматриваемые нами предметы только потому, что волны света, идущие от каждой их точки, бьют по сетчатой оболочке внутри нашего глаза. Значит, если б мы разогнали наш корабль, улетая от Земли, до скорости световых волн (а это будет при быстроте полета около 300 тысяч километров в секунду), то лучи света уже не могли бы бить по нашей сетчатой оболочке, и Земля со всем, что сзади неё, сделалась бы для нас невидимой. Затем, при достижении нами скорости вдвое большей, чем скорость света, т. е. около 600 тысяч километров в секунду, сетчатка наших глаз уже сама стала бы биться по перегоняемым ею волнам, и притом совершенно с тою же быстротой, с какой они бились по ней прежде. Теперь мы снова увидели Землю и всё, что находится на ней и за нею, но только в противоположном направлении, как будто бы отражённую в зеркале. С каждым мгновением мы догоняли бы при этом волны света, летящие от более ранних событий…

Отлетев в ту область пространства, куда лучи доходят во сто лет, мы увидели бы наяву, как Ньютон и Коперник делали свои гениальные открытия. Еще далее – мрачные дела инквизиции и, наконец, самого Христа, умирающего перед нами на кресте за проповедь равенства и братства. Мы могли бы сфотографировать все эти события, восстановить их истории в первобытной истине и убедить наглядно человечество, что ни одно из них не исчезло бесследно, но все существуют и в настоящем времени, в картинах света и лучистой теплоты на различных расстояниях мирового пространства…

И если мы вполне усвоим эти представления не только своим умом, но и сердцем, они заставят нас относиться серьёзно ко всему, что мы делаем и чувствуем: ведь каждое наше чувство, каждое желание уносится в вечность и никогда не умирает».

Молога, куда в одном из снов Стас почти ежегодно хаживал с обозом на ярмарку, теперь соединялась с Ладогой через Тихвинский канал. Замыслил его строительство ещё Пётр Первый, ведь по этой трассе издревле шёл торговый путь с Волги в Прионежье и Балтику, но через водораздел грузы возили гужом. В 1712 году Пётр сам приезжал сюда, чтобы познакомиться с трассой.

После его смерти идею забыли; император Павел её возродил, но строить начали уже после его убийства. И теперь Стас мог сам видеть, как множество маленьких пароходов, взяв плоские баржи на буксир, сворачивали с Волги на реку Мологу, чтобы доставить в Петроград и дальше на север дары знойного Нижнего Поволжья в трюмах своих и на палубах.

Город примерно на треть был застроен каменными домами, в основном одноэтажными, но попадались и двухэтажные. Народу было много; дела здесь шли всё-таки побойчее, чем в заштатном Мышкине.

Запах! Он его сразу вспомнил. Там, на прежнем Холопьем поле, триста лет назад, пахло точно так же. Это была сложная смесь лошадиных и человечьих ароматов, запах земли: так пахли груды овощей; запах пыли: его источали зерно и улица; свежий запах со стрелки рек – Молога в месте впадения в Волгу разливалась на 130 саженей; запах навоза, конечно. Долетал и запах свежего сена.

В отличие от Мышкина здесь был рынок: масло, сыры, мясо и птица, мёд, мука, патока, репа, брюква… Но появились и новые товары: местный картофель, привозные помидоры и дыни… Увидев апельсины, Стас подумал: каким образом китайский апельсин появился в этих краях позже вьетнамского жителя, огурца? Ведь огурцы он ел даже при дворе князя Ондрия!.. Потом сообразил: огурец везли в семечках, и он распространялся во все края рассадой. Апельсин же не приживался ни здесь, ни даже в Византии, а везти плоды никто бы не стал: сгниют.

В лавках купцов рулоны с полотном, гусь-хрустальненское стекло, нарядная нижегородская хохлома, подмосковная гжель, павловское железо, богородские кожи, скобяные товары. Чего у нас тут только не производят…

По улице Корнилова, главной в городе, пропылил полуторатонный грузовик «ЗИК»; за ним с воплями бежали ребятишки. Увидев Стаса, они с теми же точно воплями побежали за ним. Да и весь город провожал взглядом мотоциклиста, затянутого в кожу, оседлавшего мощную машину, какой в этих краях, пожалуй, и не видывали.

Стоило Стасу остановиться на ярмарочной площади, как к нему подбежал, придерживая саблю, молодой околоточный и козырнул – на всякий случай.

– Что ярмарка, скоро? – спросил Стас, снимая шлем.

– Ярмарка? – поразился чин. – Да ведь ярмарки тут уже сто лет как нету!

– Вона как, – сказал Стас, будто ему это было всё равно, и попросил: – Присмотри за машиной. Где тут можно умыться и где почта?..

Он обошёл ярмарочную площадь, отбил телеграмму маме: «Всё в порядке тчк целую тчк сын», – и вышел к стрелке. Внизу два десятка мужиков спускали на воду только что построенную барку; Молога всегда славилась своими корабелами, хотя кораблики тут делали маленькие, скорее лодки. Вдоль берега, там, где во время оно стояли гулящие дома, теперь вели какое-то строительство: возводились каменные стены; окружённая лесами, торчала в небо красная кирпичная труба.

– Любезный! – обратился Стас к проходившему мимо мастеровому. – Скажи-ка, что это у вас тут за стройка?

– Это? – Парень опустил на землю ящик с инструментом, оглядел непривычно одетого Стаса с ног до головы. – Это будет промкомбинат! Мельница, маслобойня, крахмалопаточный завод и, само главно, баня!

– Да ну?!! – поддержал Стас восторженный тон местного жителя.

– А как же! – сказал тот, гордясь. – Индустриализация, панимашь! Не тока ж Москве всё лучшее!

– А говорили, скоро тут затопят всё… – сказал Стас, удивляясь, что простую мануфактуру, даже для времён Петра Первого мелкую, тут считают за индустриализацию.

– Да ходят слухи-т, про плотину и прочие гадости, – протянул мастеровой. – Только мы не верим. Да и не строили б, если затапливать…

– А кто строит?

– Известно кто: англичане. У кого ещё деньги-т есть?.. Слышь, а ты не с Москвы, часом, будешь?

– С Москвы.

– Просьба к тебе. – Парень понизил голос. – Вернёшься в Москву, скажи там, что пущай даже и не думают нас топить. Мы из своих домов не уйдём. Скажешь?

– Скажу.

– Ну, бывай.

Мастеровой поднял с земли свой ящик с инструментом и свернул за угол. Стас подумал, что Морозов прав: не будут строить никакой плотины.

Он побродил по городку ещё с полчаса. Нашёл примерно то место, где стоял дом его тестя, Миная Силова. За добротным забором теперь возвышалось приземистое каменное строение. Стас толкнул калитку и тут же отступил назад: здоровущий лохматый пёс бросился к нему со злобным лаем. На шум вышел сонный пузатый дядька в засаленной майке и нелюбезно спросил:

– Что надо?

– Хозяин, – сказал Стас. – Здесь когда-то Минай Силов жил…

– Чё?.. Не жило здесь никакого Миная Силова.

– Ну очень давно.

Дядька нахмурил лоб, произвёл трудную мыслительную работу и уверенно сказал:

– Не. Никакого Миная здесь не жило.

– А до тебя кто жил?

– Никто, – отрезал дядька, – я всегда тут жил.

И ушёл в дом.

Стас с досадою плюнул ему вслед. Но досадовал не на него, а на себя: кто здесь будет помнить Миная? Старик Державин ещё вон когда заметил, что река забвенья утопит царства и царей, а я ищу какого-то