другой сестрой, сбила ее с ног, свалилась сама и принялась кататься по ковру, пытаясь сбить пламя. Две или три дурищи бросились на колени, пытаясь молиться, но заслужили удар потолочной балки. Хотя, возможно, это и было милосердием, так как смерть молельщиц была быстрой. А пламя разгоралось, черный дым рвался вверх к пляшущим в проломе тучам, трещало, шипело, в сумраке вспыхивали и гасли багровые искры, словно изображенный на одной из тканых икон ад выплеснулся за пределы картины.
2895 год от В.И.
Вечер 10-го дня месяца Собаки
АРЦИЯ. МУНТ
Капитан городской стражи Жозеф Клеман с удовольствием смотрел на хлеставший за окнами дождь, представляя, как ругаются те, кому выпал вечерний обход. Короля в городе не было, но заведенный еще Обеном Трюэлем обычай неукоснительно соблюдался — в любую погоду городская стража утром и вечером проходила по главным улицам, дабы жители доброго города Мунта чувствовали себя под защитой короны и знали, за что платят налоги. Конечно, от злоумышленников это не спасало, но порядок есть порядок, и стражники в синих плащах с нарциссами честно топали по городу, гремя оружием и подмигивая хорошеньким служанкам. Но в такую погоду добрый хозяин собаку на улицу не выгонит, а кошка и сама не пойдет.
Клеман прикидывал, не перебежать ли через улицу в «Синюю овцу» или лучше дождаться с обхода этих мокрых куриц, и тут в дверь — нет, не постучали, а забарабанили. Жозеф кивнул своему помощнику, которого в подражание гвардейцам называл аюдантом, и тот исчез в коридоре.
— Кто идет? — Голос юноши ломался, но он старался казаться бравым воякой. Не будь здесь начальника, наверняка бы брякнул что-то вроде: «Кого нелегкая принесла, Проклятый побери!»
Что ему ответили, капитан не слышал, но по звуку торопливо отодвигаемого засова понял — дело и впрямь спешное. Накинув кожаный плащ — никогда не помешает показать, что ты готов к любым неожиданностям, — Клеман вышел навстречу вечернему гостю, буквально ввалившемуся внутрь. Жозеф всегда гордился своей памятью на лица и сразу узнал краснорожего никодимианца, собиравшего пожертвования перед вечерними службами. Кажется, его звали брат Жан, но в каком он был виде! Мокрый, как мышь, и задыхался, как новобранец на плацу. Видать, бежал всю дорогу, обокрали его, что ли? Не иначе! Из-за чего еще клирик станет бегать под дождем?
— Заходите, брат Жан. Вот сюда, к огню, Поль, согрей гостю вина…
Но монах — небывалое дело — отказался от дармовой выпивки. Выкатив и без того рачьи глаза, он набрал в грудь побольше воздуха и проблеял:
— М-м-молния! П-п-потом еще од-д-дна!.. б-б-быстрей!
— Молния? Какая, к Проклятому, молния? Пожар, что ли?
— Ск-к-корее!.. Г-г-горит-т!!!
При необходимости Клеман умел действовать решительно. Схватив гостя за шиворот и как следует встряхнув, чтоб пришел в себя, он гаркнул:
— Где горит?!
Встряска помогла, во всяком случае дар речи к брату Жану вернулся. Вместе с жаждой.
— Циалианское подворье горит. — Монах умильно глянул на кувшин в руках аюданта. — Как вдарило, так купол и рухнул… Полыхает — страсть, а двери завалило.
Дальше капитан не слушал. Пожары — дело городской стражи. Король третий год ежегодно приплачивает каждому стражнику по три аура, а Клеман не терпел, когда его и его подчиненных обзывали тунеядцами, и потом, в храме остались люди… Хорошо, хоть капустницы, а не кто другой. Эти по вечерам к себе никого не пускают, а вот у эрастианцев сейчас яблоку и тому упасть негде — кто молится, кто от дождя прячется.
Впрочем, где бы ни горело, его дело — тушить. Клеман, приказав трубить сбор, бросился на конюшню. Управились быстро: ребята знали, когда надо спешить. Несколько запряжек вылетели из широко распахнутых ворот и галопом помчались по Синей улице, разбрызгивая возомнившие себя озерами лужи. Хорошо, что дождь, — поможет гасить или, по крайности, не даст огню перекинуться на другие дома. Впереди тревожно загудел Черный Колокол note 15, ему откликнулись городские звонницы. Да, похоже, полыхает не на шутку.
Был ранний вечер, но из-за дождя и низких облаков не было видно ни зги, а шум ливня глушил все звуки, кроме раскатов грома и несущегося над городом набата. Стражники пронеслись по Синей, свернули на Кривую, вылетели на площадь Всех Скорбящих, и Клеман невольно осенил себя знаком. Дома на дальнем краю поливало как из ведра, но центр площади, посредине которой высился обезглавленный храм, был сух, как пустыня Гидал. Капитан с ужасом уставился на выбитые окна и разбросанные тут и там обломки купола, самый большой из которых подпирал главный вход. Изнутри слышались частые глухие удары и вопли о помощи. Верхняя часть строения была вся в дыму, а выше… От такого и атэв себя Знаком осенит! Обезумевший ветер вопреки тому, что ему положено от века, дул с разных сторон, его бешеные порывы были нацелены на храм, и только на храм, отчего тучи над развороченным куполом крутились, словно их размешивали чудовищной ложкой.
Жозеф Клеман был смелым человеком, но тут ему захотелось оказаться подальше от полыхающего здания. Хотя бы и на поле боя или с кухонным ножом против осеннего кабана, все безопаснее. Но дело есть дело, и капитан заорал:
— Фертье, кошачий хвост, чего пялишься? Пожара не видел?! А ну, бери десятерых и дуй ко второму входу! Люваль, ты что, с кобылой справиться не можешь?! Симон, живо за подмогой, гони всех сюда! — Душераздирающий вопль прервал капитана на полуслове, и удары прекратились…
2895 год от В.И.
Вечер 10-го дня месяца Собаки
АРЦИЯ. МУНТ
В свалке у заваленного входа первой погибла толстенькая Мауриция, следом затоптали еще шестерых. Шарлотта попыталась призвать к спокойствию, но ее перестали слушать. Сестры больше не верили бланкиссиме и не боялись ее, на смену покорности пришла ненависть и животное желание выжить, все равно как, но выжить! Циалианки бросались на резные створки, лупили по ним кулаками, орали, визжали, отпихивали и оттаскивали друг друга за волосы. Пламя приближалось, а проклятые двери оставались безгласными и недвижимыми, как небеса, к которым столь часто взывают гибнущие.
Бланкиссима вовремя поняла, что ее власть рухнула, и ловко вынырнула из толпы перед самым началом свалки. У Леоны и Терезы хватило ума последовать ее примеру. В их положении единственным спасением было не потерять головы и держаться друг друга, ненависть — это потом….
Языки пламени, летящие искры, рассыпающиеся в прах изображения святых, которые не только не спасали себя и своих служительниц, но и подкармливали беспощадный огонь. А тот, словно морской лилион, выпускал все новые и новые щупальца. Сколь многое может гореть в храме! Прав был отлученный от Церкви Комморий, призывавший Церковь отказаться от бархата, шелка и раскрашенных промасленных досок.
Огненный спрут дотянулся до огромного гобелена с оленем, висевшего над парадным входом. Тканые иконы были гордостью арцийских сестер, но Триединый не одобряет гордыни. Пестрая ткань занялась сразу, пламя наступало справа и сверху, неотвратимо приближаясь к толстому витому шнуру. Первой опасность заметила Шарлотта, но промолчала. Ломящихся в заваленные двери безумиц было не остановить, но Леона все же попробовала, изо всех сил закричав:
— Назад! Гобелен! Сейчас упадет гобелен!! Назад!
Какая-то из сестер (неужели эта волчица в растерзанной одежде кроткая Люсилла?!) обернулась и
