подавая её с самой сладкой, самой обворожительной улыбкой, сказала:
— И от меня возьмите! Это не дар, это просто благодарность! Вы давно заслужили большего. Верьте: как только вернётесь, вас наградит отечество. По всему фронту мы выгнали врага за границы.
— За границы? За какие границы? — как во сне зашептал Марек.
Но улыбка баронессы была слишком переслащена:
— Ну да, за границы, юбер дер гренце.
— Какие границы? — внезапно вскричал Марек, вырывая из её рук деньги. — Что за границы? — повторял он, — нет никаких границ! Я собственными глазами это видел, когда лежал возле пограничного столба, я лежал в Австрии, а передо мной была Россия. Два государства здесь сливались, и пространство между ними было отделено границей. И передо мной вылез из австрийской почвы дождевой червь и через пять сантиметров зарылся головой снова в землю. Половина червя находилась в Австрии, а половина в России. Для человека граница, а для дождевых червей границы нет?! Для зайцев тоже нет границы, для жаворонков все поля одинаковы, и только люди на земле отгородились заборами и границами! Границы! Нет границ — это обман, вы их выдумали! Существует только единый прекрасный мир!
Марек смял кредитки и бросил их в лицо старой графине. Весь штаб побледнел, все были поражены, и только пискун закричал:
— Браво!
Первым очнулся полковник Клаген. Он крикнул фельдфебелю:
— Солдаты, сюда! — А когда они прибежали с ружьями, приказал, указывая на Марека: — Арестовать! Завтра под конвоем привести ко мне!
Из барака миссия вышла очень сконфуженной. На дворе баронесса показала на большой плакат, прибитый у двери, где союз чешских организаций в России призывал пленных вступать в чешские дружины и поднять оружие на борьбу с Австрией, а старая графиня с горечью сказала полковнику:
— Военная дисциплина среди пленных должна поддерживаться со всей строгостью, а вы их превращаете в изменников. Почему вольноопределяющийся находится в одном бараке с солдатами? Интеллигенцию нужно всегда лучше кормить и не держать её вместе с простыми солдатами; она должна себя чувствовать выше их, у неё не должно быть повода к жалобам. Что же, разве вы не понимаете, какая опасность грозит от одной такой мечтательной головы? А этот плакат, господин полковник? Я прошу его снять.
Но полковник Клаген, которому Марек очень понравился, тогда как графиня в душе была ему противна, ответил:
— Это не моё дело. Набор разрешён высшими властями, и их распоряжения отменять я не имею права. Да кроме того, хорошими солдатами они теперь уже никогда не будут. Раз они нарушили присягу, то трудно от них ожидать чего-либо хорошего. И в нашей армии много изменников. А кроме того, среди пленных много интеллигентных солдат. Так посмотришь на него — одна грязь, а оказывается — он был — редактором. А на другого посмотришь — из полена вырезывает статую, и в результате получается художественное произведение. Многие тут научились говорить по-русски и очень интересуются политикой. Дорогая, — обратился он, неожиданно вспомнив что-то, к своей жене, — ты хотела, кажется, выбрать себе портного среди пленных? Зайдём обратно в бараки, поищем, нет ли кого там среди чехов. А вы, Гавриил Михайлович, проводите, пожалуйста, дам всюду, куда они пожелают.
И полковник, раскланявшись с дамами, направился со своей женой в бараки.
Когда мадам Клаген выразила желание найти портного с большим стажем, в бараке началось большое волнение. Все начали предлагать свои услуги, даже и те, о которых было известно, что они не умеют обращаться с иглой и ножницами.
Трое сошли вниз и на немецком языке предлагали свои услуги. Мадам нерешительно рассматривала их, расспрашивая, что они умеют шить и в каком городе работали. Потом опечалилась.
— Нет, они не большие мастера. А мне к весне нужен будет очаровательный костюм! Ведь я же хочу нравиться, — засмеялась она, сказав последнюю фразу по-французски.
Тогда пискун почесал за ухом, молниеносно спустился вниз и, отдав честь полковнику, сделал глубочайший поклон мадам и сказал на чистейшем французском языке:
— Может быть, мадам, я мог бы предложить вам свои услуги? Я работал в Вене, был закройщиком в Брюсселе, главным закройщиком в Лондоне, сочинял моды у Пуарэ в Париже. Все это говорит за то, что я могу удовлетворить ваш вкус.
Мадам окинула его взглядом с головы до ног, тщательно рассматривая его грязные тряпки, замызганное лицо, небритую бороду, нечёсаную голову. Пискун понял этот взгляд и быстро добавил:
— Платье меняет человека.
— Я ему дам новое обмундирование, — решил полковник, — только подходит ли он тебе? Ну да можно за день увидать, на что он способен.
Он задумался, блуждая взглядом по нарам, откуда смотрело добродушное лицо Швейка. Потом сказал:
— А я возьму себе в денщики австрийца, чтобы одному портному не было скучно.
И он позвал Швейка к себе. Когда тот спустился с нар, он спросил его:
— Ты хочешь у меня быть слугой?
— Так точно, хочу, — сказал в ответ на это Швейк, — я был слугой у фельдкурата Катца и вам буду служить верно и добросовестно до последней капли крови, как господину обер-лейтенанту Лукашу.
— В субботу под конвоем приведёшь его ко мне, — приказал начальник лагеря фельдфебелю.
— Ну, у тебя, приятель, дело в шляпе, — сказал один из соседей пискуна, когда тот вновь забрался на нары, — Вот ты где заработаешь! Вот так и нас в Томске начальник лагеря пригласил смастерить ему новую мебель; ну, проработало нас восемь человек у него полгода, а он ничего и не заплатил. Тут все эти начальники воры.
— Да она ищет не только портного, — не обращая внимания на предупреждение, сказал пискун, — она ищет и такого, который бы её позабавил. Иезус-Мария, разве ж я не вижу? Разве она может сказать об этом как-нибудь более понятно?
— Ну да, это как в объявлениях в «Политике», — вмешался Швейк, — там всегда ищут девушку только для хозяйства, а не для забавы.
Гудечек сел на нарах, обнял колени руками и, смотря заплаканными и покрасневшими глазами на пискуна, захныкал:
— Братцы, я независтливый человек, но почему такое счастье попалось не мне? Черт возьми, в этот момент я готов себя заколоть! И что это у меня был за олух отец, что не научил меня портняжному ремеслу! Братец, если тебе Бог поможет и ты с ней будешь в одной постели, не забудь обо мне! Духом я всегда буду с тобой. — И Гудечек поднял вверх два пальца в знак присяги. — Я вижу, что ты человек практичный, — продолжал он. — Когда я был дома, то часто читал в аграрных газетах совет, чтобы крестьянин правильно пользовался положением и ехал на рынок с хлебом тогда, когда на хлеб есть спрос. А человек — это такой осел, что ни о чем не помнит и никогда хорошими советами в жизни своей не пользуется. Я хотел принести в жертву свою свободу этой баронессе, а она, черт возьми, меня оттолкнула! Иезус-Мария, да ведь иначе на меня, грязного и вшивого, и посмотреть нельзя! Вот если бы у человека на лбу было написано, что у него есть хорошее имение, дом и резные кровати! — Гудечек заломил руки от безнадёжности своего положения и, положив на них голову, застонал: — Хорошо ещё, что никто не заметил этого скандала, иначе сидеть бы мне с вольноопределяющимся! И что только напало на этого человека — ругаться с ними? Он с ума сошёл. Какая странная мысль пришла ему в голову!
— Главное в этом деле, дружище, — сочувственно сказал Швейк, — то, что ты не мог ей понравиться. Да, ты не особенно-то красив, а женщину, особенно если она молодая, нужно обольстить красотой, чтобы…
— Или возбудить в ней сочувствие, — вставил в речь Швейка пискун.
— …чтобы с ней можно было что-нибудь сделать, — продолжал Швейк. — Мы, мужчины, хотя и старимся, но сердце у нас все время остаётся молодым. А женщина? Как только её немного прибьёт мороз, то ты можешь быть хоть майской почкой, а она на тебя даже и не плюнет. Для изучения этого вопроса должны быть курсы сексуальной патологии, как говорил один медик. Она, такая баронесса, выглядит молодой, но сердцето у ней давно, должно быть, погасло,
