депутацию к начальнику, чтобы он позаботился о справедливом распределении привезённых подарков.
Барон Клаген любезно принял депутацию, выслушал жалобу, подтвердил, что она вполне обоснована, а затем пожал плечами и сказал:
— Вы люди разумные, судите сами, что я могу сделать? Дамы из Австрии, вещи из Австрии, вы солдаты австрийской армии. Я, само собой понятно, разделил бы так, чтобы всем досталось поровну, но что я могу сделать против их воли? Мне непонятно, какое положение занимают чехи в Австрии, но я могу заверить вас, что даже и барон Клаген не может препятствовать этим дамам приводить в исполнение свои желания.
И уже после ухода депутации он вспомнил, что ещё не решил вопроса о том, что делать с Мареком, допустившим грубую выходку по отношению к дамам в его присутствии.
— Я вам приказал, чтобы вы мне сейчас же утром привели пленного, которого я вчера вечером арестовал. Почему вы этого не сделали до сих пор? Позвоните сейчас же в лагерь фельдфебелю, пусть он его немедленно приведёт сюда под конвоем, — сказал он писарю.
Это был короткий допрос с пространным ответом Марека. Полковник просил его рассказать о национальной политике Австрии, о положении различных народностей, живших в границах этого государства, об отношении династии к народу, а затем, пытливо смотря на Марека, сказал по-русски:
— Нехорошо то, что вы вчера сделали, это поступок не геройский. Нарушать присягу и идти на фронт против собственных братьев — это легко. Ведь вы же имеете право стать офицером, а впрочем, мы, очевидно, не понимаем друг друга. Нет ничего хуже, как в тёмной толпе поднимать дух бунтарства. — Полковник, размышляя, прохаживался по канцелярии, а затем остановился возле Марека: — Вы католик или православный? Я скажу отцу Иоахиму, чтобы он принял вас в православную роту, тогда вы будете свободным, и раз вы интеллигент, то можете найти себе работу. Но всякий нигилизм бросьте!
И уже не смотря на Марека, он продиктовал писарю письмо, в котором просил отца Иоахима, чтобы он подателя сего письма по особым причинам принял в свою роту и хорошенько о нем позаботился.
Тем временем, пока Марек отвечал на вопросы попа по поводу того, что с ним произошло, в лагере чехи получали в подарок коробку спичек, шесть сигарет, баночку серой мази и мешочек неприятно пахнущего порошка от насекомых. Дамы Красного креста уже при этом не присутствовали, и барак гудел от недовольства. На человека, который попытался их успокоить, они кричали: «Старый осел, идиот, австрийский дурак!» — и ему было предложено сейчас же убраться из барака. Когда он отказался, ссылаясь на то, что по национальности он чех и должен остаться среди своего народа, его выбросили соединёнными силами на мороз.
— Чтобы вы, хамы, необразованная скотина, знали, — плюю я на вас! Я пойду к немцам и запишусь как немец. Если бы я, скоты вы эдакие, сделал это пораньше, то теперь уже многое бы получил! — кричал он неистово. Затем собрал свои пожитки, надел шапку и продолжал свирепо ругаться: — Вот так чехи, вот так интеллигенты, вы свиньи! Если бы вы были воспитанными людьми, то вы бы иначе обращались с человеком! Смотрите, я иду к немцам. Вот так земляки, поцелуйте меня в задницу!
И заметив, что никто не спешит исполнить это его предложение, он печально потащился, посматривая назад, к бараку, где висела дощечка с надписью: «Австрийская армия, немцы».
А в бараке пискун и Швейк, одетые в новое, раздавали свои старые пожитки тем несчастным, которые ничего не получили. Пискун, смотря задумчиво на свои бутылочки, соображал, что ему делать с этой коллекцией.
— С собой я их не возьму, — решил он наконец. — А голодом их тоже мучить не буду. Я хотел бы знать, как их сёстрам удалось подкормиться на этих курвах, — сказал он. — Ребята, кто продаст за хлеб порошок от вшей?
Двадцать рук протянуло ему полученный подарок в бумажке. Пискун разорвал пакетик, открыл бутылочки и сказал трагическим голосом:
— Погибайте, бедняжки, все, отравлю вас, как травят солдат на фронте, удушливыми газами!
Он насыпал порошка в бутылку до самого горлышка и потряс её. Вши оживились и весело полезли по стенкам, пытаясь выбраться из бутылки.
— Заткни, заткни, а то полезут на нас! Или пусть они лучше долго не мучатся, — сказал со страхом Швейк.
Прежде чем идти спать, они снова посмотрели в бутылку. Вши ворочались, клопы ползали, словно пробуждаясь от сна, и, глядя на них, пискун начал ругаться. Затем он надел шинель и собрал бутылочки.
— Я иду на двор, брошу их в уборную. На другом конце барака Горжин рассказывал о роскошной жизни в православной роте, о том, что теперь, когда чехи разошлись с Австрией, необходимо порвать и с католическим Римом. Он записывал всех, кто соглашался, что в этих бараках можно подохнуть и что пора поискать нового бога, раз старый, будучи всемогущим и всеведущим, не позаботился о них настолько, чтобы их наградили тельником и нижним бельём.
Список с фамилиями желавших получить крещение, уже занимал целый лист. Горжин разлиновал новую страницу, потом сосчитал фамилии:
— Двадцать семь. Ребята, ещё нужно, догоним до ста! Кто хочет ещё?
— Ну так я, — сказал кто-то из лежащих на нарах, — а в Австрии нам за это ничего не будет?
— Да что, разве это у тебя на лбу будет написано? — убеждал его сосед.
— Ну так напиши там: Ян Покорный. Я буду креститься под фальшивой фамилией.
— Ещё двух! Ну, продолжайте, ребята! — подзадоривал Горжин.
— Ну запиши меня! Я тоже перейду, говорят, что они дают сахар. Напиши: Вацлав Пшецехтел.
— А меня запиши последним: Франта Полак. Я украл на базаре кусок сала, а меня поймали, ну и здорово наколотили, а православного, говорят, не бьют.
Русский солдат вылез из будки и погасил лампу. В темноте кто-то закричал:
— Ребятушки, будем петь!
— А какую?
— Какую-нибудь революционную! — предложил кто-то.
И через пять минут от песни зазвенели стекла в бараке:
ШВЕЙК СЛУЖИТ В СИБИРИ
В субботу солдат отвёл пискуна и Швейка на квартиру Клагена; мадам Клаген сама встретила их в коридоре и, приветливо улыбаясь, подала им рубль.
— Зайдите с солдатом в баню. Смотрите вымойтесь хорошенько, и вы, когда вернётесь, скажите горничной, — обратилась она к портному, — чтобы она вас записала, а вы — как ваше имя? — Иосиф? — скажите дворнику, чтобы он вам показал, что надо делать. Сегодня делать ничего не будете, только то, что необходимо перешить, я вам потом покажу.
Баронесса, зашуршав юбками, ушла в квартиру, оставив после себя облако сильных духов.
Дворник Семён Павлович Шумов — тип русского набожного человека и пьяницы, считал, что задача его жизни состоит в том, чтобы молиться Богу, воровать все, что плохо лежит, таскать краденое на базар и раздобывать на вырученные таким образом деньги самогон.
— Так, голубчик, к нам, к барину на службу пришёл? — покачал он головой, когда Швейк ему
