отца. И тогда я подумала, что я люблю его. Люблю его нежно, может, даже больше, чем мать. Я всегда хотела произвести на него впечатление, заставить его заметить меня, сделать так, чтобы он, возвратившись домой после долгих отлучек, искал меня. Но он никогда не замечал меня и никогда не будет обращать на меня внимание. Я была всего лишь дочерью, а такому мужчине, как он, сыновья были важнее.
Но потом вдруг я приободрилась, потому что, когда он войдет в дверь, я смогу сказать: «Я спасла тебя, я помогла тебе вернуться домой. Дочь, которой ты никогда не придавал особого значения, оказалась тем человеком, который спас тебе жизнь!'
В тот момент я абсолютно не задумывалась о том, что пришлось мне перенести, я просто радовалась.
Ради отца я перенесла унижение, но я снова и снова бы так поступила.
Все утро мать беспокойно ворочалась. Я сидела рядом с ней, и сердце мое щемило от тревоги. Сдержит ли Гранвиль свое слово? Как я могла довериться такому человеку? Может быть, он смеется сейчас, потому что обманул меня, как обманула его в Венеции я? Но он поклялся, что всегда платит свои долги, и я верила ему, я должна была верить. Постепенно мною стали овладевать мрачные мысли. С гневом я подумала, что, если он обманет меня, я убью его!
Вскоре после того, как часы пробили полдень, в комнату вошел отец. Он был грязен, волосы его превратились в спутанные лохмы, от него пахло тюрьмой. Лицо его было бледным, и он заметно похудел, но он был здесь, и теперь его жизнь была вне опасности.
— Отец! — воскликнула я. — Ты вернулся!
Он кивнул.
— Твоя мать…
Я взглянула в сторону постели. Он подошел и опустился перед ней на колени. Мать открыла глаза. Я никогда не забуду улыбку, которой озарилось в тот момент ее лицо. Она снова помолодела и стала такой же красивой, как раньше. Они кинулись друг другу в объятия.
Я стояла и смотрела на них, но они не замечали меня.
ШКАФ КАРЛОТТЫ
С той поры мать быстро пошла на поправку. Доктор был прав, сказав, что ей требуется только увидеть отца целым и невредимым.
Потом мы начали торопливо собираться к отъезду, так как мать сказала, что не успокоится, пока мы не вернемся в Эверсли. Вокруг ее рта появились решительные морщинки: теперь она твердо решила, что больше не позволит отцу участвовать в восстаниях. На троне сидел король Яков II, он был католиком, а мой отец, как и большинство англичан, не хотел видеть у власти короля-католика, но мать настояла на том, что раз уж тот завладел престолом, то мы должны с этим примириться: хватит рисковать жизнью.
Думаю, что ее похудевшее, изнуренное болезнью и страданиями лицо сильно подействовало на отца. Все последующие дни они глаз друг с друга не сводили. Это было очень трогательное зрелище, и, несмотря на то, что тело мое было покрыто синяками после той унизительной ночи, я внутренне ликовала, ибо, если бы не я, все могло кончиться совсем иначе.
Мы сели в первую же почтовую карету, следующую в направлении нашего поместья. Отец счел, что нам надо ехать так, чтобы нас легко можно было найти на тот случай, если произошла какая-то ошибка.
Когда мы вернулись в Эверсли, они, наконец, смогли вздохнуть свободнее.
— Даже представить себе не могу, кто мог быть мой благодетель? — сказал отец. — Это произошло так внезапно. Меня перевели в комнату, где я в полном одиночестве провел ночь. Это было таким облегчением! Условия были ужасные, никогда мне не забыть тот запах. Просто выбраться оттуда уже было само по себе благословением Божьим, а на следующий день меня освободили!
Он был убежден, что мать дала кому-то большую взятку, но она уверила его, что ничего такого не делала: ведь с тех пор, как мы прибыли в Дорчестер, она слегла в страшной лихорадке и даже не понимала, где находится.
— Кто бы это мог быть? — размышлял отец. — Я непременно должен найти этого человека: где-то у меня есть хороший друг!
— Может, это был человек, которому ты когда-то оказал большую услугу? — предположила мать.
— Я бы вспомнил, но я и подумать ни на кого не могу! В этом случае моя услуга должна была быть очень большой! Джеффриз, этот дьявол, богатеет на своих судилищах!
Никто из них не обращал на меня никакого внимания, но мне казалось, что после той ночи во мне будто что-то перевернулось. Я чувствовала, что никогда уже не стану прежней Присциллой. Я помнила это полное подчинение человеку, который смешал свои любовные мечты с жаждой мести. Я никогда не забуду его злорадный смех и знала, что думал он тогда о Ли и о своем собственном унижении. Как вообще могло это иметь что-либо общее с тем, что он называл «утонченным вкусом»?! Какое же лекарство ему понадобилось бы, чтобы залечить свои раны?! Я думаю, после того, что Гранвиль сделал со мной, ненависть его немного поутихла.
Но любовь моих родителей друг к другу и их радость нового воссоединения наполняли меня неземным счастьем, потому что, если бы не я, вся их жизнь была бы разрушена. Я спасла отцу жизнь, спасла мать от смертной тоски, поэтому я ничуть не жалела о происшедшем.
Мать настаивала на том, чтобы мы отпраздновали возвращение отца. Должна была приехать Харриет с девочкой.
— Я знаю, как ты радуешься каждой встрече с ними, — сказала моя мать. — Моя дорогая Присцилла, для тебя тоже это было таким страшным испытанием!
— Но теперь отец вне опасности! — сказала я.
— Мое милое дитя, мне хотелось бы упасть на колени перед тем, кто сделал это для нас! Это настоящая загадка, но думаю, когда-нибудь тайна раскроется нам.
— Я уверена, этому… человеку было бы достаточно видеть ваше счастье!
— Твой отец и я — словно один человек! — призналась она. — Погибни кто-нибудь из нас, жизнь для оставшегося потеряла бы всякий смысл!
Я была слишком взволнована, чтобы говорить что-то.
— И ты, моя дорогая, — продолжала она, — мы забыли о тебе! Нам обоим пришлось пережить ужасные времена. Ты так ухаживала за мной, мне так повезло, что рядом оказалась ты!
'Если бы вы только знали!» — подумала я про себя, но я никогда не смогу рассказать им об этом. Интересно, какой была бы их реакция, если б я во всем призналась? Но никому бы я не смогла поверить то, что произошло: ни Харриет, ни Кристабель, никому! Как я хотела забыть об этом, стереть из своей памяти, но до конца своей жизни мне так и не удалось справиться с воспоминаниями той ночи. Каждый раз, когда я ощущала запах этого отвратительного мускуса, я вспоминала Гранвиля, как блестели его глаза, когда он говорил об оленях.
Как отлична была та ночь от ночи любви и нежности, проведенной с Джоселином, после которой на свет появилась Карлотта! Внезапно, словно удар молнии, меня пронзил страх. А что если после этой ужасной ночи тоже родится ребенок?! Что тогда мне делать?
Но этого быть не могло, это было бы слишком! Я уже расплатилась за жизнь отца, и расплатилась сполна.
Временами я буду выходить в сад, подходить к той клумбе красных роз, думать о том, как впервые встретилась с Джоселином, и говорить себе: «Что я могу сделать, раз этому суждено было случиться?'
Однако эта беда меня обошла: от той позорной ночи ребенка не будет, а теперь, приказала я себе, я должна постараться забыть.
