Я засмеялась.
— Даже он не посмеет прийти туда, где появилась потница. Просто не посмеет! Ему надо уйти в море на «Вздыбленном льве». Он не рискнет занести заразу на борт судна. Я не буду выходить из комнаты, и ко мне никого не должны пускать. Из своего окна я смогу наблюдать за всем происходящим. О, Хани, это чудесный план. Ему придется уйти в море, не насытив мной свою мерзкую страсть. Я умру от смеха!
— По-моему, это значит дразнить судьбу!
— Никогда бы не подумала, что правнучка ведьмы — такая трусиха. Ты приготовишь мне особое снадобье — смесь сока лютика, корицы и муки. Я намажусь этой пастой, и у меня станет больной вид. Если я покажусь с таким лицом в окне, когда он будет проходить мимо, то его страсть ко мне быстро остынет!
— Но никто не должен знать, кроме Эдуарда и нас двоих!
— Хани, мне не терпится начать. Я сейчас пройду прямо в спальню, жалуясь на головную боль. Я лягу в постель и пошлю Дженнет за горячим молочным пуншем. Затем ты пойдешь ко мне, и с этого момента у меня — потница и никто не должен подходить ко мне близко, кроме моей любимой сестры, которая была вместе со мной в Пеннихоумике и, возможно, также окажется жертвой болезни…
Мы вернулись домой. Когда один из конюхов принял у нас лошадей, я сказала так, чтобы он слышал:
— У меня голова как-то странно кружится и болит. Я пойду к себе.
— Я пришлю тебе питье, — сказала Хани, — пойди и ляг в постель.
И это было начало.
Новость распространилась быстро. Десять человек умерли в Пеннихоумике, и страшная болезнь дошла и до Труинд Грейнджа. Молодая хозяйка ухаживала за своей больной сестрой. Злосчастная судьба привела их в Пеннихоумик, и они занесли оттуда болезнь в Усадьбу.
Хани приказала, чтобы никто не смел входить в то крыло дома, где я уединялась в своей башенке. Еда приносилась в комнату у подножия винтовой лестницы. Хани спускалась и приносила блюда в мою спальню.
Эдуард не появлялся у меня; если бы он пришел, это выдало бы нас. Мы должны были поступать так, как будто я и в самом деле болела потливой лихорадкой, и за мной ходила сестра, возможно также подхватившая заразу.
В первый день было захватывающе интересно, потому что, как я и думала, Джейк Пенлайон не замедлил приехать.
У Хани была наготове составленная нами паста, и она намазала мне лицо. Я посмотрела в зеркало и не узнала себя. Я лежала в постели, натянув одеяло до подбородка. Послышался его голос — звучный, созданный для команд с капитанского мостика.
— Прочь с дороги! Я иду наверх! Потница? Не верю!
Хани стояла у дверей, вся дрожа. Я застыла в ожидании. Он с силой распахнул дверь и остановился на пороге.
— Ради Бога, уходите, — шепотом сказала Хани. — Это безумие, что вы пришли сюда!
— Где она? Это трюк. Я не позволю себя дурачить! Хани попыталась удержать его.
— Мы ездили в Пеннихоумик, — сказала она, — разве вы не слышали? В Пеннихоумике люди мрут как мухи. Не рискуйте своей жизнью и жизнью многих других людей!
Он подошел к кровати и посмотрел на меня.
— Боже милостивый! — прошептал он, и мне захотелось расхохотаться.
«Он отстанет от меня навсегда», — подумала я и пробормотала, как бы в бреду:
— Кто там… Кэри… Это ты, Кэри… любовь моя…
И мне было странно, что я могла произнести это имя, внутренне потешаясь над происходящим. Но я это сделала и возликовала оттого, что видела, как недоверие, испуг и ужас сменяли друг друга на этом дерзком и ненавистном лице.
Даже сквозь загар было видно, как Джейк побледнел. Он протянул руку и тотчас убрал ее.
Повернувшись к Хани, он прошептал:
— В самом деле… Это правда!
— Уходите, — сказала Хани. — Каждый миг, проведенный здесь, грозит вам бедой.
Он ушел. Услышав его тяжелые шаги на лестнице, я села в постели и засмеялась.
Дни тянулись чередой, скучные, монотонные. Делать было нечего. Мы вышивали по канве, но это занятие мне было не совсем по душе. Я часто видела проезжавшего мимо Джейка Пенлайона, хотя мне приходилось соблюдать осторожность, потому что он всегда пристально глядел наверх на мое окно, и, если бы он подловил меня и обнаружил правду, я не могла даже вообразить, как бы он поступил. Иногда я смеялась, думая о том, как я провела его, и это было единственное, что делало мое затворничество сносным.
Однажды я предложила Хани выбраться ночью потихоньку из дома и прогуляться верхом при лунном свете. Она возразила, что достаточно одному из слуг заметить нас и все наши усилия пойдут насмарку.
И я удержалась от искушения. Но как томительно скучны были эти дни!
Моей смерти ожидали со дня на день, и все считали чудом, что я еще живу. Вспомнили, кстати, о мистическом ореоле, который окружал моего отца, и о том, что Хани была правнучкой колдуньи. Поползли слухи, что она знает средства, которые могли излечить даже потливую лихорадку.
Джейк приезжал каждый день, но не входил в дом. Он говорил со слугами, придирчиво расспрашивая их. Возможно, у него еще оставались сомнения.
Наш план работал превосходно и более, чем в одном направлении: он дал Джону Грегори время, не спеша устроить свои дела. Никто не совался в Труинд, пока там были больные потницей.
Через три недели такой жизни Хани принесла новости.
Джейк Пенлайон решил уйти в море на две недели раньше установленного срока! Погода в этом случае будет благоприятнее, и он успеет отплыть до наступления зимних бурь. Все равно, как бы не обернулись дела, свадьба в ближайшее время не могла состояться.
Из моего окна я исподтишка наблюдала за оживлением в гавани на Мысе. Судно спешно грузили; шлюпки так и сновали взад и вперед. Я смотрела, как зачарованная. И, наконец, настал день, когда «Вздыбленный лев» поднял якорь и поплыл, унося с собой Джейка Пенлайона.
Он написал мне, и письмо принесли в ту минуту, когда я следила за кораблем, тающем в морской дали:
«Экспедицию больше нельзя откладывать, и я отплываю пораньше, чтобы скорее вернуться, — писал он. — Вы будете ждать меня».
Я засмеялась ликующим смехом. Я победила!
Как только «Вздыбленный лев» скрылся за горизонтом, началось мое выздоровление. Через неделю я уже ходила. Это была нудная неделя, но мы должны были придать нашей уловке оттенок правдивости. Слуги были поражены. Очень мало кто из людей, заболевших потницей, выживали. Более того, Хани, ухаживавшая за мной, не заболела!
В конце недели Дженнет вернулась к своим обязанностям. Славно было вновь слушать ее болтовню. Она смотрела на меня с некоторым трепетом.
— Говорят, мистрис, — сказала она мне, — что вы обладаете чарами…
Мне вовсе не было неприятно, что обо мне так думают.
— Говорят, вы его дочка — того святого… Разве он не появился на свет совсем не так, как другие, и разве он не исчез таинственным образом? А сама госпожа, она происходит из семьи колдунов. Вот о чем у нас поговаривают!
— Ну что же, ты видишь, Дженнет, что я чувствую себя почти так же хорошо, как прежде.
— Это — чудо, мистрис.
Дни были такие длинные, из них как будто исчезла «изюминка». Мыс потерял все свое очарование с тех пор, как «Вздыбленный лев» уже не колыхался там на волнах и мне не грозили неожиданные встречи
