конечно, собирались играть, и я знала, что ставки будут высоки. Иногда я спрашивала себя, не собирается ли Ланс поставить на кон наш дом.
В таких обстоятельствах Ланс обычно бывал чуть рассеян. Он, как всегда, был очарователен, но мысли его явно были заняты не мною.
Пока мы одевались я сказала ему:
— Меня немного беспокоит Эмма.
— Показалось ли мне или он действительно встревожился?
— Из-за чего? — быстро спросил он. — Кажется, она вполне счастлива.
— Не играет ли она по-крупному? Ланс рассмеялся:
— О, ты снова об игре, не так ли? Ну, я бы ответил, что умеренно.
— И выигрывает?
— Она по натуре удачлива. Некоторым людям везет, но не всегда, конечно.
— Вернула ли она то, что одалживала у тебя… для разгона?
— О да, и довольно быстро. Я бы сказал, что ей везло гораздо больше обычного. Одно время она была настоящим любимцем фортуны.
Да, подумала я и представила, как Эмма вытаскивает карту из кармана нижней юбки.
— У нее есть намерение скопить достаточно денег на дом для себя и Жан-Луи, — засмеялся Ланс. — Я говорил ей, что ее дом здесь, пока она этого хочет. Я не мог сказать иначе твоей единокровной сестре.
— Спасибо, Ланс, Ты очень добр ко мне… и к Эмме.
Он подошел и поцеловал меня. Я видела его отражение в зеркале: элегантный, изящный, он как будто исполнял свою роль на сцене. Ему всегда можно было доверять во всем, что касалось этикета и хороших манер.
— Дорогая, это ты добра ко мне.
— Мне кажется, Ланс, ты сделал бы многое, чтобы я была счастлива.
— Был бы рад такой возможности.
— За исключением одной вещи: ты никогда не откажешься ради меня от игры.
— Леопарды не могут поменять свою окраску, дорогая, а игроки не могут отказаться от игры.
— Я думала иначе, — сказала я.
— Я знаю, что тебе никогда это не нравилось, но я не в состоянии отказаться от игры. Эти чары владеют мною с рожденья. Когда мне было восемь лет, я заключал пари с конюхами на пару жуков, ползущих по земле. Это врожденное свойство, и это непоправимо.
Я бы сделал это для тебя, если б смог, но не могу. Я бы перестал тогда быть самим собой.
— Понимаю, Ланс.
— И ты простишь меня за это?
Он взял меня за подбородок и улыбнулся мне.
— Да, если ты простишь меня за мою докучливость и постоянное напоминание тебе об этом.
— Я знаю, что ты заботишься о моем благе, и благославляю тебя, дорогая; я благодарен тебе.
Он выглядел таким привлекательным и печальным, что я почувствовала стыд за мою смутную неудовлетворенность, и за мои подозрения, и за мои грезы о Диконе.
Обед, как всегда, прошел весело, и сразу после него все удалились в другую комнату играть в карты. Я пошла с ними, чтобы перед сном по привычке проверить как они устроились. Карты лежали на столах, за которыми усаживались гости. Я наблюдала за Эммой. Я никогда не могла без удивления видеть ее за карточным столом. В ее глазах появилось алчное, возбужденное выражение, которое я так часто замечала у Ланса.
Вдруг раздался крик изумления. Я обернулась.
Ланс держал в руках колоду карт и пытался разъединить их. Кто-то вскрикнул за одним из столов:
— Они склеены!
Все остолбенели. Карты хранились в шкафу в этой комнате. Любому из домочадцев было это известно. Я сразу все поняла.
— Вот дьявол.. — проговорил Ланс, пытаясь сдержать вспышку гнева. — Что это за шалость?
— Все ли они склеены? — спросила я.
— Кажется, да, — сказал один из гостей.
— И эти тоже, — показал другой. Ланс закричал слуге голосом, которого я никогда не слышала у него раньше:
— Принеси еще карт!
К счастью, в доме было множество колод, их немедленно принесли, и игра началась.
Выходя из комнаты, я увидела, как на лестнице мелькнуло что-то белое. Я поднялась к Сабрине. Она лежала в кровати, закрыв лицо простыней. Я подошла к ней и стащила простыню. Глаза у девочки были крепко закрыты, как будто она спала.
— Бесполезно, Сабрина, — сказала я. — Я знаю, что ты не спишь. Я видела тебя на лестнице.
Она открыла глаза и посмотрела на меня, пытаясь подавить смех.
— На самом деле вовсе не смешно, — сказала я.
— Нет, смешно, — возразила она.
— Все очень сердились.
— И он тоже?
— Очень.
Она выглядела удовлетворенной.
— Сабрина… зачем?
Она молчала и улыбалась.
— Ты не должна делать вещей, которые огорчают людей, — сказала я.
— А я и не огорчала. Я сделала это потому, что ты не хочешь, чтобы они играли в карты. Они и не смогли бы, если бы все карты были склеены. Что он сделает?
— Он может поговорить с тобой.
Это заставило Сабрину снова рассмеяться.
— Мне нет до него дела.
— Но тебе следует с ним считаться.
— Почему?
— Потому что ты живешь в его доме, и он любит тебя.
— Он не любит меня. Он не любит никого. Он любит карты.
Я села на кровать и задумалась. Интересно, удастся ли мне когда-нибудь перевоспитать Сабрину? Вдруг она вскочила с постели и взобралась ко мне на колени.
— Кларисса, ты не сердишься на меня? Скажи, что нет. Ведь я сделала это для тебя.
— Сабрина, я не хочу, чтобы ты так поступала.
— Он рассердился, — сказала она, прижавшись лицом к моим волосам. — Возможно, он отошлет меня отсюда. Поедем со мной, Кларисса. Давай уедем далеко-далеко. Давай убежим.
— Ланс, конечно, не захочет, чтобы ты уезжала. Он простит тебя.
— А мне не нужно его прощение.
— О, Сабрина, пожалуйста…
— Расскажи мне сказку.
Поколебавшись, я начала рассказывать сказку с поучительным содержанием.
Я просидела с ней, пока она не заснула, и тогда бесшумно выскользнула из комнаты. Было уже поздно, когда Ланс вошел в спальню. По выражению его лица трудно было понять, повезло ли ему в игре, так как он никогда не предавался унынию при проигрышах, хотя мог прийти в восторг при значительном выигрыше.
Невозмутимость при неудачах была для него основой хороших манер, и этому кодексу он следовал неуклонно.
Мы не говорили с ним об инциденте с картами. Он только рассмеялся и сказал:
