скажешь. Если хочешь, чтобы у твоего беби были сильные кости, отварим кости сильных животных.
Никки отнеслась к предложению весьма скептически, но Конах стояла на своем:
— Ты должна слушаться свою бабушку, девочка. У тебя в голове куча всяких фантазий из будущего, но на самом деле ты ничего не знаешь. Наше племя населяет эту землю с начала времен, и посмотри, мы все еще здесь, живые и здоровые.
Только одно по-настоящему огорчало Никки — отсутствие медицинского учреждения, призванного клинически исследовать ее состояние, наблюдать за ходом беременности и дать ей уверенность, что, когда придет ее время, она может рассчитывать на медицинскую помощь. С ужасом думала она, что свое дитя ей придется произвести на свет в индейском вигваме, а не в цивильной больнице со всем этим новейшим оборудованием, препаратами, которые могут в какой-то мере облегчить родовые муки, стерильными инструментами, сиделками, постоянно присматривающими за ней и младенцем. Вполне естественно, она страшилась того, что все может пойти плохо, а под рукой не окажется ни специалистов на случай непредвиденных осложнений, на лекарственных препаратов, ничего… Она пыталась внушить себе, что женщины здесь действительно без всякой медицины веками рожают здоровых ребят, но рассеять свои опасения ей удавалось плохо.
А хуже всего остального, хуже всех тревог и опасений терзала ее невозможность увидеться с матерью. Конах донимала это и, как могла, пыталась заменить ей мать, и хотя Никки ценила ее усилия, но мать есть мать, и заменить ее не могла ни одна женщина в мире. Ее мамочка — рыжеволосая, с фиолетовыми глазами, вечно в облаке тонкого аромата свежевыстиранного полотняного белья. Мамочка — теплая, удивительная, с великолепным чувством юмора, способная разрядить любую возникшую в семье напряженность. Только мамины руки могли так легко и нежно исцелять нее от разбитых локтей и коленок до подростковых горестей, кажущихся порой непереносимыми. А теперь, когда Никки нуждалась в матери сильнее всего, она хоть и находилась в тех же местах, что и мать, но многие десятилетия непоправимо разлучили их и надежды на встречу нет.
Поэтому Никки, удрученную и измученную столь горестными мыслями, охватила нервная дрожь, когда Серебряный Шип сказал ей, что у него появилась идея, каким образом можно попробовать передать ее семейству весточку о том, что она жива и с ней все в порядке.
— Есть какое-нибудь место возле их дома, которое ты можешь узнать и сейчас? — спросил он.
Подумав немного, Никки сказала:
— Там, на ферме, есть речушка, вернее ручей. Да кажется, с твоей помощью я бы узнала его. Это один из притоков Оглейз Ривер. Неподалеку от того места, где этот ручей впадает в реку, он пересекает папины владения, пару полей, которые папа обрабатывает, а потом почти приближается к зданию самой фермы.
— А есть там рядом что-нибудь приметное? Холм, например, или необычный изгиб реки?
— Ну, ручей в том месте изгибается как задняя собачья нога, — вяло проговорила она, но вдруг глаза ее вспыхнули. — Постой-ка! Ох, есть там кое-что! Когда мы с братьями были маленькими, частенько залезали на одно дерево у реки. Это был старый высокий дуб, нижние ветви у него росли довольно близко к земле. Папа еще всегда ворчал на него, мол, не там оно стоит, слишком много места занимает на его поле. Годами он грозился его спилить и пустить на дрова, но ствол в обхвате был добрых семи футов, а выкорчевка пня представлялась ему просто кошмарным мероприятием, так он и оставил его стоять.
Но этой весной, когда уже пшеницу посеяли, мы пережили ужасную бурю. Если и не настоящий торнадо, то все равно ураган что надо. Представляешь, он вырвал этот старый дуб из земли, выворотил вместе с корнями. Когда это случилось, в доме все окна повыбивало. Папа считал, что этому дубу никак не меньше двухсот лет. Если это верно, то оно и сейчас существует, пусть хоть и небольшим деревцем.
Серебряный Шип кивнул.
— А что, оно у вас там все еще лежит?
— Думаю, да. Папа пока не взялся за него, решил подождать до окончания жатвы. — Она помолчала, и вдруг ее осенило. — Ох, дорогой мой! Ведь уже август, до жатвы осталось недели две-три. Впрочем, конец лета самое горячее время года, а у него на ферме есть и другие поля, так что, Думаю, он еще немного повременит с этим непростым мероприятием — пилкой и рубкой дуба на дрова. Но все же, боюсь, это может случиться скоро.
— В любом случае надо поторопиться, — заключил Серебряный Шип. — Нейаки, я думаю, что если ты напишешь своим близким письмо и мы спрячем его в дереве, твой отец может найти его примерно так же, как ты нашла амулет. Не уверен, что все так и получится, но попытаться стоит.
Лицо Никки просветлело.
— Ох, Торн! Было бы чудесно, если бы это сработало! Наконец-то они узнают, что я жива и здорова. А как мы спрячем письмо, когда найдем то самое дерево? Примотаем его к ветке?
— Нет, конечно. За сто восемьдесят три года от твоего письма ничего не останется, птицы расклюют, да и вообще, дожди, снег, ветер. Но если схоронить послание где-нибудь ближе к основанию дерева, возможно в корневой системе, тогда есть шанс, что твой отец на него наткнется. Надо только придумать, как получше устроить тайник, чтобы никто случайно не обнаружил его раньше времени. Когда мы найдем это дерево, ты покажешь мне, какая часть корневой системы вышла из земли. Надо устраивать наш почтовый ящик в другой части, которая до сих пор в земле.
— И упаковка! — воскликнула она. — Торн, упаковка — это главное!
— В том случае, если сработает все остальное.
— Да, но это и впрямь стоит того, чтобы попробовать! — Она рассмеялась и впорхнула в его объятия. — Ох, спасибо тебе! Теперь я чувствую! себя гораздо лучше. Когда мы отправимся на поиски дерева?
— Я еще не все сказал тебе, Нейаки. — Он усадил ее рядом с собой, лицо его посерьезнело. — Наше путешествие будет состоять из двух частей. В то время как ты переживаешь разлуку родными, я огорчаюсь из-за Текумсеха. У меня осталось два месяца, чтобы попытаться переменить его судьбу, и я все дни и ночи думаю только о том, как это сделать. Ты говоришь, он должен погибнуть через два месяца, значит, времени осталось не так уж много. Я должен идти к нему, Нейаки, должен рассказать ему все, что узнал об этой войне от тебя, рассказать, какие последствия будет иметь его теперешнее решение, и просить, пока не поздно, переменить его. Это единственный способ спасти брата, иного я не вижу.
— Надо идти к Детройту? — спросила она. — Туда, где он стоит лагерем?
— Я слышал, он сейчас недалеко отсюда, возможно, за рекой, где-нибудь возле форта Молден.
— Но… но это территория, удерживаемая британцами, — встревожено сказала Никки. — И война, как известно, начала распространяться именно оттуда, из северной части штата. Как же мы пойдем туда, в самый центр боевых действий?
— Мы и не пойдем, — ответил он. — Ты дойдешь со мной до Свиного ручья, до деревни вождя Пеахшаэте, это будет тебе по силам. Спрячем твое послание, а потом я отправлюсь на север. Ты можешь остаться в деревне или вернуться сюда и ждать меня дома. Пеахшаэте позаботится о твоей безопасности, тебя проводят.
— Нет. — Взгляд ее стал таким же твердым, как и тон, с которым она это сказала. — Не хочу сидеть здесь и трястись от страха. Если ты отправляешься на поиски Текумсеха, то и я пойду тоже. Если понадобится, я дойду с тобой и до полярного круга.
— Ты должна подумать о беби. Для тебя это слишком опасно.
— Не опаснее, чем для тебя, — отрезала она. — Если ты твердо решил предпринять это рискованное путешествие, то я не оставлю тебя, я должна быть рядом с тобой, Торн, и буду с тобой, несмотря ни на какие препятствия.
Он мрачно взглянул на нее и твердо сказал:
— Я запрещаю тебе.
Три маленьких слова, только и всего, а в душе Никки они породили острое возмущение. Она взглянула ему прямо в лицо.
— Ах, ты собрался на войну? Так знай, тебе не надо ходить за ней в такую даль, она разгорится в твоем вигваме, — заявила она, и в ее фиолетовых глазах вспыхнуло пламя грядущих сражений. — Если ты не понял меня, изволь, я проясню свою позицию. Я, конечно, твоя жена, но, кроме того, я отдельный человек, с собственной волей и разумом. Если я захочу сделать что-то, я это сделаю. И не спрошу у тебя дозволения. Далее. Я не из тех кисок, что готовы безропотно подчиняться приказам мужа, особенно отданных таким
