нему.
— Знаешь, я так
— А как песня? — спросил я. — Помнишь текст?
— Текст?
— Ну да, “С днем рождения”.
Мэрилин закрыла глаза.
— “С днем рождения, с днем рождения. — Она снова открыла глаза, широко, взгляд абсолютно невинный — никто не сумеет изобразить такой невинный взгляд или хотя бы попробовать сымитировать его. — С днем рождения, дорогой господин президент, с днем рождения…” Ну как?
Она не стала петь. Просто декламировала текст тоненьким голоском, который, казалось, исходил откуда-то из-под воды. Тем не менее текст она
— Очень хорошо, — похвалил я. — А новые слова?
Мэрилин шаловливо улыбнулась и погрозила пальцем.
— Не испытывай мое терпение, Дэйвид, — сказала она. — Текст дебильный, но я его помню.
— Что ж, — проговорил я, — ты в надежных руках. Я закажу для тебя кофе и поеду по своим делам.
— Давай. И передай Джеку, чтобы не беспокоился.
А Джек и не думал беспокоиться.
Ему уже сообщили о проблемах Мэрилин, но он ответил:
— Ничего, все будет нормально.
Я тоже думал, что скорее всего все будет нормально. Во второй половине дня я позвонил Мэрилин. Настроение у нее было приподнятое. Я и не подозревал, что она даже не притронулась к кофе: все время, пока гример и парикмахер колдовали над ее лицом и волосами, она глотала таблетки, запивая их шампанским.
До самого вечера я был очень занят, и мне было некогда думать о Мэрилин, пока я наконец-то не заглянул в отведенную для нее уборную в Мэдисон-Сквер-Гарден. Пожалуй, никогда не видел я такого скопления журналистов и фоторепортеров, даже на съезде. Сочетание имен Джека Кеннеди и Мэрилин Монро было лучшей “приманкой” (пользуясь популярным словечком из мира кинобизнеса) в истории со времен Антония и Клеопатры даже для тех, кто никогда не слышал об их любовной связи.
Я организовал телетрансляцию торжества в честь дня рождения президента, и поэтому всюду с камерами толпились съемочные группы, стояла осветительная аппаратура, тянулись провода. Обстановка напоминала нечто среднее между съездом партии и цирком. Однако во всей организации праздника, в отличие от цирковых представлений, не чувствовалось профессионализма. Люди из окружения президента прекрасно умели обставить политическое мероприятие, тем более что Джек был от природы наделен даром талантливого исполнителя. Но у них было весьма туманное представление о канонах шоу-бизнеса: им казалось, что на концертах известные актеры и певцы просто по очереди появляются на сцене, и публика довольна.
Протискиваясь сквозь толпы телеоператоров, фоторепортеров и сотрудников охраны, я добрался до уборной Мэрилин, постучал в дверь и проскользнул в комнату. Мэрилин стояла перед большим зеркалом, в котором во весь рост отражалась ее фигура. Вокруг нее суетились портные. Сесть она не смогла бы при всем желании — платье Жана-Луи, казалось, было нарисовано прямо на ее теле. Спина до самых ягодиц была полностью обнажена, тонкая прозрачная материя телесного цвета туго облегала ее груди и живот, так что поначалу могло показаться, будто она совсем голая. Только нижняя часть юбки, волнами окутывавшая ее лодыжки, была расшита бусинками, вызывая в воображении рождение Венеры из морской пучины.
Таково было мое первое впечатление. Потом я заметил, что Мэрилин как бы играет саму себя. Ваше внимание в первую очередь привлекала искрящаяся копна платиново-белых волос. Взбитые и пышные, как сахарная вата, волосы затмевали саму Мэрилин. Глядя на безупречные формы ее фигуры, вы не сомневались, что перед вами богиня секса всей Америки, но лицо ее в ярком свете ничем не отличалось от лиц миллионов женщин, тех, кому за тридцать, которые вдруг с удивлением замечают, что молодость прошла, а им и невдомек, как такое могло случиться.
Я положил руку на обнаженное плечо Мэрилин и потерся губами о ее щеку, стараясь не испортить макияж.
— Ты выглядишь потрясающе, — сказал я.
— Мне ужасно плохо. Наверное, где-то простыла.
Должно быть, Мэрилин заметила, что я встревожен.
— Не волнуйся, — успокоила она меня. — Я выстою. — Она хихикнула и отдала честь. —
— Да, это их девиз. Это означает: “Всегда верны”.
Мэрилин улыбнулась, и лицо ее просветлело — она больше не казалась усталой и измученной. Улыбка заметно преобразила ее, но мое первоначальное впечатление не рассеялось.
— Вот оно что, — отозвалась она. — Мне это, пожалуй, не подходит.
Я бросил взгляд на часы.
— Мне надо идти. Пора кормить зверей в зоопарке.
— Надо же, как интересно. Мне тоже показалось, что здесь
— Здесь цирк.
— Вот-вот, — сказала Мэрилин. — Похоже. Наверно, поэтому сегодня вечером я и чувствую себя каким-то уродцем. — Она взяла сумочку и вытряхнула из нее несколько капсул. Взяв у швеи булавку, она проткнула в капсулах дырочки, резким движением опрокинула пригоршню в рот и, морщась от неприятного вкуса, запила их шампанским из кофейной чашки с эмблемой Мэдисон-Сквер-Гарден. —
— Думаю, он предпочел бы, чтобы ты сама поцеловала его.
—
— В зале, рядом с Джеком.
— Передай ему, чтобы он пришел ко мне сразу же, как все кончится, Дэйвид.
Мэрилин произнесла эти слова с пугающей напряженностью в голосе. Хорошее настроение, в котором она пребывала минуту назад, растворилось так же быстро, как и возникло.
— Скажи, что мне
— Передам.
— Это очень важно.
В ее лице я увидел и требование, и мольбу — только кинозвезда способна одновременно изобразить такие разные чувства.
— Обещаю, — ответил я.
Она в последний раз внимательно оглядела себя в зеркало, понимая, что актриса всегда должна выглядеть ослепительно. Эмилин Снайвли, глава фирмы “Блю Бук Модел Эйдженси” (с которой и началась карьера Мэрилин), всегда твердила ей об этом в тех же самых выражениях. Именно Эмилин в 1945 году направила ее в дамский салон “Фрэнк энд Джозефе” на бульваре Голливуд, где обесцветили ее волосы, и с тех пор она стала блондинкой. И еще Эмилин не уставала повторять “своим девочкам”, чтобы они предохраняли себя от беременности…
