если хочешь знать правду. Джеки решила, что он будет не очень занят и они смогут побыть вместе. Вместо этого с того самого момента, как они приехали, он почти не появляется дома. А она сидит у телевизора, смотрит съезд и злится, хотя могла бы провести это время в Хианнисе или у своей матери в Ньюпорте.
— Ты сказал: “Наладить отношения”?
— Вот уже несколько месяцев между ними не все ладно. Внешне, конечно, Джеки старается не ограничивать его свободу, но существуют определенные правила, и, кажется, Джек нарушил одно из них.
— Например?
Я пожал плечами. Я и вправду понятия не имел, какая между ними была установлена договоренность. Очевидно, одно из этих правил — не давать повода журналистам писать о них в разделе “Светская хроника” и, вероятно, еще одно правило — не заводить любовные интрижки с подругами Джеки, однако, насколько мне было известно, Джек давно уже не придерживался этого правила.
— Не знаю, — ответил я. — Они — сложные люди. И брак у них непростой. Джек может делать все, что захочет, но только если Джеки получает то, что нужно ей.
— То есть?
— Престиж, уважение, право тратить деньги Джека в неограниченном количестве и при этом не выслушивать от него упреков, его безраздельное внимание, когда ей это нужно. Что-то в этом роде.
— Такое впечатление, что сам он ей глубоко безразличен. Она любит его?
— О, это да, любит. И он ее тоже любит. Они словно два соперника. Она вышла замуж за человека, ты уж прости меня, Мэрилин, который не в состоянии быть верным своей ясене хотя бы двадцать четыре часа подряд. А он женился на женщине, которая способна сбить с него спесь в два счета. — Для убедительности я щелкнул пальцами.
— Сбить спесь?
— Когда Джеки чем-то недовольна, она знает, как досадить Джеку. — “И это еще мягко сказано”, — подумал я.
— Что же это за брак, — заметила Мэрилин. Возможно, она что-то прочитала на моем лице. Покраснев, она добавила: — Что ж, моя семейная жизнь тоже не сказка.
— В принципе я не считаю, что у них все так уж плохо, бывает и хуже. Они подходят друг другу; им нравится быть вместе, по крайней мере иногда. Джек гордится ее вкусом, она — его карьерой, и они не указывают друг другу, как себя вести… Так что все не так уж плохо.
— И, по-твоему, они
Я вздохнул.
— Нет, думаю, что нет. Но, возможно, в браке это не так важно, как ты думаешь.
Произнеся эти слова, я вдруг осознал, что говорю прежде всего о себе, но Мэрилин ничего не заметила.
— Для меня это самое главное! — воскликнула она.
Да, Мэрилин отчаянно пыталась обрести счастье в браке с Миллером, а до этого с ди Маджо, хотя, наверное, и сама не представляла, что такое счастье семейной жизни. При этой мысли мне стало безмерно жаль ее. И я был даже рад, когда, протиснувшись сквозь толпу, ко мне подошел посыльный и передал, что сенатор Кеннеди просит меня срочно подняться к нему в номер.
Я и без слов понял: произошло что-то серьезное.
В номере Мэрилин Джек в ярости ходил из угла в угол; он чувствовал себя здесь как дома. Лицо его покрылось красными пятнами. Он ел бутерброд с рыбой, откусывая большие куски, словно акула, терзающая свою добычу. Бобби с жадностью смотрел на бутерброд — во всяком случае, так казалось со стороны. Мэрилин даже хотела спросить, почему он тоже не закажет себе поесть, но сдержалась: в данный момент ее вмешательство было бы неуместно.
— Она
— Эдлай поступил, как настоящая скотина, — согласился Бобби.
— О Боже!
В этот критический момент главной опорой для Джека и Бобби стал Дэйвид. Не потому, что он был старше их лет на десять — для Бобби и Джека возраст не имел значения. Но Дэйвид был близким другом их отца; его бизнес был не менее сложным и динамичным, чем мир политики, и он самостоятельно добился в нем успеха. Дэйвид прочувствовал ситуацию, и у него словно открылось второе дыхание. Он приосанился, к нему вернулось его обычное выражение холодной самоуверенности. Перед ними стоял человек, для которого кризисные ситуации — хлеб насущный, как голливудский продюсер, который появляется на съемочной площадке в тот самый момент, когда все в изнеможении валятся с ног, и требует сделать еще один дубль. Словно для того, чтобы усилить впечатление, он вытащил из кармана изящный портсигар из крокодиловой кожи, выбрал сигару, маленьким золотым ножичком срезал у нее кончик и с невозмутимым видом закурил.
— Эдлай случайно не вручил тебе готовую речь? — спросил он, с удовольствием попыхивая сигарой.
Джек удивился:
— Откуда тебе это известно?
— Догадался. Я знаю Эдлая. И Элеонору тоже знаю. Это ее рук дело. Я так и думал, что она посоветует Эдлаю сделать это.
— Будь она проклята. — Джек с угрюмым видом вытащил из кармана несколько сложенных листков и передал их Дэйвиду. Тот быстро пробежал их глазами.
— Кто это написал? — спросил Дэйвид, с отвращением держа листки в руке, как будто они были грязные.
— Артур Шлезингер. Профессор университета. Отзывчивая душа. В самый раз для Эдлая.
Дэйвид вернул Джеку листки с речью.
— По-моему, Джек, эта речь тебе абсолютно не подходит. На твоем месте, — уверенно продолжал он, — я выбросил бы это в урну и сел писать новую речь, лучшую речь в своей жизни, пока еще есть время.
Последовало длительное молчание. Джек нахмурился.
Затем ухмыльнулся, скомкал речь, которую дал ему Эдлай, и метко зашвырнул бумажный шарик в корзину для мусора в дальнем углу комнаты.
— Пусть убирается к черту, — произнес он. — И Шлезингер тоже. Садимся работать. Бобби, срочно вызови Соренсена, пусть начинает писать.
Он быстро называл имена людей, чьи высказывания он собирался использовать в своей речи, журналистов, с которыми надо проконсультироваться. Его ярость и раздражение быстро переросли в кипучую деятельность.
Джек подошел к Мэрилин, обнял, поцеловал, выдал Бобби целую серию деловых указаний, послал Дэйвида переговорить с ветеранами партии. Джек не добивался права официально выдвинуть кандидатуру Стивенсона на пост президента. Но поскольку это поручили именно ему, он решил подготовить выступление, которое надолго останется в памяти людей.
Как только Бобби и Дэйвид ушли, Джек скинул туфли и направился в спальню.
— Эй! — окликнула его Мэрилин. — Ты бы мог для начала спросить меня!
Он уже дошел до двери. На ее оклик он обернулся, стягивая галстук. Его губы раздвинулись в ироничной усмешке.
— Сейчас два часа, — сказал он. — Тебе это, возможно, неизвестно, но я привык отдыхать после