Мэрилин задумалась. Она научилась понимать советы Полы, хотя та выражалась довольно туманно. Однажды во время съемок “Принца и хористки” Оливье до хрипоты в голосе объяснял ей, что она должна выглядеть удрученной и несчастной, но у нее все равно ничего не получалось. Тогда Пола ей просто шепнула: “Представь, что ты кусочек печенья, размоченный в содовой, Мэрилин”. И в следующем же дубле она сыграла так, как надо.
— “Попсикл!” — Мэрилин рассмеялась. Она сразу же поняла, что должна делать; ни один режиссер не смог бы так объяснить. Она встала и направилась в освещенный круг площадки. Дойдя до своего места, она остановилась, глядя на голую деревянную дверь, — с этой стороны дверь не покрасили, потому что это не попадет в кадр; некрашеная дверь была похожа на врата ада. Раздался резкий щелчок “хлопушки”, она подошла к двери и открыла ее. Яркий свет на мгновение ослепил Мэрилин.
— Привет, Шугар, это я, — произнесла она.
Уайлдер крикнул: “Стоп!”, Тони Кёртис вздохнул, и только тогда она поняла, что испортила дубль.
Вокруг нее опять засуетились гример и парикмахер, а она все это время пыталась сообразить, почему не смогла правильно исполнить наипростейшую сцену, хотя вроде бы сосредоточилась, чтобы не ошибиться.
Снова щелкнула “хлопушка”. Мэрилин смело ухватилась за ручку двери и произнесла:
— Шугар, привет, это я.
В следующем дубле реплику она произнесла правильно, но сказала ее только тогда, когда уже открыла дверь, а значит, опоздала.
Уайлдер, в отличие от Преминджера, не ругался — он понимал, что это бессмысленно, — но она видела, что он расстроен. Выло отснято еще двенадцать дублей, и каждый раз она или нарушала последовательность действий, или путала слова.
Наконец Уайлдер, сам уже измученный и изможденный, поднялся и подошел к Мэрилин; в глазах его застыло отчаяние. Ей показалось, что он собирается ударить ее, и она отступила в сторону. Но он, вложив в свой голос всю нежность, на которую был способен, произнес:
— У нас все получится. Не волнуйся, Мэрилин, не волнуйся.
Она широко раскрыла глаза, став похожей на белокурую глупышку, роль которой так неохотно соглашалась исполнять в фильме, и спросила невинным голосом:
— Это ты о чем?
Взгляд Уайлдера ясно говорил, что он понял ее намек и больше не посмеет разговаривать с ней снисходительным тоном.
В следующем же дубле она сыграла замечательно, просто блестяще, и буквально затмила уставшего и злого Кёртиса! Это была ее сцена на все сто процентов, полный триумф.
В тот вечер она покидала павильон бодрой и радостной, в отличие от всех остальных.
Мне выпала возможность ознакомиться с рабочим материалом съемок фильма “Некоторые любят погорячее”. На мой взгляд, это лучшая картина Мэрилин. Похоже, наконец-то ее талант раскрылся в полную силу.
Неважно, как относилась к этому фильму сама Мэрилин, но я считаю, что ни в какой другой картине она не была так выразительно красива. Невозможно было оторвать взгляд от ее прозрачной, светящейся кожи, пышно-нежной, словно взбитые сливки, от этой одурманивающе сочной плоти.
Я узнал, что Мэрилин опять беременна. Она сообщила мне об этом, когда вернулась в Нью-Йорк. Она забеременела в период съемок фильма “Некоторые любят погорячее”. Очевидно, поэтому она выглядит в нем такой изумительно похорошевшей.
Поскольку Мэрилин не сказала, что это ребенок от Джека, я предположил — и мое предположение оказалось верным, — что она забеременела не от него, и слава Богу. Я с ужасом представлял, как терзался бы бедняга Джек, зная, что помимо беременной жены у него еще есть и беременная любовница! Кроме того, я знал, что Мэрилин давно уже не виделась с Джеком и даже не разговаривала с ним по телефону. Снимаясь в фильмах, она всегда отдавалась работе без остатка, и картина “Некоторые любят погорячее” не была исключением.
Мы сидели с Мэрилин в ее квартире на Пятьдесят седьмой улице, я заехал к ней по дороге с работы домой. Она жила сейчас здесь одна — некоторое время назад Миллер перебрался в гостиницу “Челси”, где он подолгу живал раньше, до женитьбы на Мэрилин, чтобы в спокойной обстановке поработать над сценарием фильма “Неприкаянные”.
В квартире было неуютно; я не мог представить, чтобы Миллер или Мэрилин могли чувствовать себя здесь как дома. Стены белые, на голом паркетном полу у стен стоят несколько картин, но сам пол весь исцарапан — видно, что его давно не покрывали воском; на окнах — ни занавесок, ни жалюзи. Мебели мало, а ту, что стоит, должно быть, купили в магазине “Мэйсиз” по сниженной цене — неуклюжие громоздкие стулья и диваны, обитые серовато-белой тканью с выпуклым рисунком, кажутся потертыми и пыльными, а ведь их купили совсем недавно. Тут и там натыкаешься на атрибуты профессиональной деятельности Мэрилин: над стулом, покрытом полотенцем, висит сушилка для волос, в другом месте — маникюрный столик со стеклянной поверхностью на хромированных ножках, на полу лежат спутанные провода и трансформаторы (незадолго до моего прихода Мэрилин здесь фотографировали).
Платье с блестками, в котором Мэрилин снималась, она бросила на стул и сейчас была в коротком халате. Она сидела напротив меня на диване, поджав под себя голые ноги. Мы пили сухой вермут; впервые я видел, чтобы у Мэрилин кончились запасы шампанского. Она бросила взгляд на маленький столик и смутилась.
— Ну и хороша же я, — присвистнула она, — даже перекусить ничего не поставила. — В домашней обстановке Мэрилин вела себя, как домохозяйка из мелкобуржуазной семьи; она также любила читать женский журнал “Лэйдиз хоум джорнал”.
Мэрилин спустила с дивана ноги и встала; при этом я успел заметить, как маняще блеснула молочной белизны кожа на внутренней стороне ее бедра. Я быстро отвел взгляд, но она заметила мое смущение и рассмеялась своим зазывающе прелестным гортанным смехом.
— Мечтай, мечтай, — проговорила она сипло. — Ты голодный?
Я покачал головой.
— Я поздно обедал, — ответил я. — Со Стивом Смитом.
Мэрилин вскинула брови. Стивен Смит был зятем Джека. Старик Кеннеди собственноручно выбрал его, чтобы тот заботился о материальном благополучии семьи Кеннеди, таким образом предоставив своим сыновьям возможность заниматься политикой, а не бизнесом. Обычно Мэрилин живо интересовалась всем, что касалось семьи Кеннеди, но сейчас она была голодна, поэтому, не расспрашивая меня ни о чем, прошла на кухню и минуту спустя вернулась с коробкой печенья, приготовленного девочками-скаутами.
— Откуда у тебя это печенье? — удивился я.
Она засмеялась.
— Я купила его, когда жила за городом. В дверь ко мне постучала маленькая девочка — она приехала с отцом на машине — и спросила, не желаю ли я купить печенье, приготовленное девочками-скаутами. Такая милашка! Я не могла ей отказать, но мелких денег у меня не было, и я расплатилась пятидесятидолларовой купюрой. А у них не было сдачи с пятидесяти долларов, поэтому мне пришлось купить несколько коробок этого печенья. Наверное, ее наградили каким-нибудь значком или еще чем- нибудь, за то что она продала самое большое количество печенья за всю историю организации девочек- скаутов!.. Сама-то я никогда не была скаутом или чем-нибудь в этом роде, — добавила она с грустью. — Мы были слишком бедны.
Я сочувственно кивнул, но, должно быть, не очень убедительно.
— Ты мне не веришь, — заметила она.
Я попытался возразить ей.
— Нет, не веришь. Но это так. Девочки-скауты должны носить специальную форму. Она стоила не очень дорого, но у моих приемных родителей не было лишних денег, во всяком случае, для меня…
Она стиснула зубы, как делала всегда, когда вдруг вспоминала свое детство. Она до сих пор не могла
