Вот тут бы взять ее ладонями за плечи, придвинуть к себе. Ну, честное слово, без всяких мыслей о любви и объятиях и о всякой чуши, просто чтобы ей стало теплее от его рук. Не посмел. Почему? Сгреб ведь недавно в охапку и перетащил через ручей без всяких церемоний. А сейчас… Нет, ему мешала не мальчишеская робость, а что-то иное. То же, что мешало начать разговор о пространствах и Пограничниках…
Витька положил себе фонарик на колено — чтобы не гас без тепла. Стащил через голову рубашку, накинул Люсе на спину, как плащ, рукавами вперед. Тяжелый медный петушок царапнул ему ладонь.
— Вить… — вдруг вздохнула Люся. — Я за тебя боюсь.
— Да брось ты, мне не холодно, у меня еще майка.
— Я не про то…
А про что она? Ведь он же ничего еще ей не рассказал. Почему-то опять вспомнилась «пчела». И мохнатый шарик страха прокатился по спине. Витька спрятал тревогу под хмурой шуткой:
— Разве я тебя за этим сюда привел?
Она промолчала, но будто спросила: «А зачем?»
Гелькина галактика уже ушла за край круга. Теперь в его центре висела маленькая, с аккуратным хвостиком комета…
— Посмотри, — сказал Витька с последней надеждой.
— Да… Забавная такая. Как на картинке.
— Я не про комету. Просто на звезды посмотри. Подольше… Похожи на что-нибудь?
Она смотрела целую минуту. Старательно.
— На огоньки. На искры… Они же разные…
Цезарь, тот увидел почти сразу. Если глядеть пристально, скоро многие звезды делались похожими на далекие-далекие светящиеся окна. Такие, как в маленьких домах, на окраине старого города. С переплетом в виде буквы «Т»…
Но сейчас Витька смотреть не стал. Все равно свои глаза другому не подаришь… Он решительно взял Люсю за кисти рук.
— Пойдем… Ух, замерзла-то, вся в гусиной коже.
Она не спорила. Только с какой-то мыслью свела брови и прикусила губу.
Вверх шли быстро и поднялись очень скоро. День ошарашил их своим жаром и светом. Люся зажмурилась, заулыбалась. Бросила на траву рубашку. Витька поднял, отцепил петушка. Скрутил рубашку жгутом, подпоясался. Значок приколол к майке, а фонарик стал заталкивать в карман на шортах.
— Откуда он такой? — спросила Люся с виноватой ноткой. — Никогда раньше не видела.
— Так… подарок.
Фонарик подарил Цезарь, здесь таких не делали.
— Знаешь, Вить, было очень интересно… — нерешительно сказала Люся. — Только я ужасно боюсь подземелий. Даже в погреб стараюсь не лазить лишний раз.
— Ничего. Все уже позади, — хмыкнул Витька.
— Может, ты жалеешь, что взял меня сюда? Или боишься, что разболтаю?
— Ни капельки, — искренне сказал он. Потому что знал: никто без него не найдет сюда дорогу. — Ладно, пошли…
— Ой, а ты опять хромаешь.
Нога снова болела.
— Ерунда. Я же говорю: стукнулся пяткой…
— Может, вылечишь ее… своим шариком?
— Неохота возиться. Почти не больно, дохромаю до дома.
— Дорога-то все-таки длинная…
Витька поморщился, Люся замолчала.
Наверное, она думала, что он злится или обижается. А он — ни то, ни другое. Просто было скучно. Так бывает иногда среди затянувшейся игры. Вдруг понимаешь — все надоело. Кругом по-прежнему бегают, шумят, веселятся, а тебе уже не хочется. И знаешь — сегодня больше ничего интересного не будет. Лишь пустой вечер перед сном…
Чтобы спрятать эту скуку, Витька сказал бодро:
— Длинной дороги не бойся! Я ведь хитрый. Сейчас перевалим через горку, а там шоссе и автобусы, через Яртыш идут. Остановка у самой «Сферы».
— Ой… а почему сюда не поехали на автобусе?
— Для пущей романтики. Чтобы путешествие…
Не объяснять же теперь, что такое локальный барьер и почему в Итта-даг можно пройти лишь у осыпи…
«Горка» оказалась ничего себе, забирались минут двадцать. Опять через дубняк и всякие колючки. Люся еще больше обтрепала юбочку и блузку. Но лезла за Витькой послушно и неутомимо.
Для спуска нашли удобную тропинку. И скоро стояли на обочине теплой от солнца бетонки, рядом с решетчатым павильоном автобусной остановки «Солнечные часы».
Сами часы видны были через дорогу. Низкий гранитный цоколь, на нем трехметровый наклонный круг с медными ликами солнца и месяца, черные числа и блестящий, как меч, треугольный перпендикуляр из нержавейки. Тень от него лежала между цифрами 4 и 5.
— Смотри-ка, уже половина пятого! То-то я такая голодная!
— Часы неправильно поставлены, — глядя вдоль тракта, сказал Витька. — Сейчас ровно четыре. То есть шестнадцать.
— Ох уж! Откуда ты знаешь?
Витька вынул и молча показал зеркальце. Под бисерным слоем микролампочек светилось красное, чуть размытое число 15.59 и прыгали, торопясь к нолям, секундные цифры.
— Подумаешь, — притворяясь беззаботно-упрямой, зевнула Люся. — Может, как раз у тебя неправильно. Элементы сели…
— Здесь нет элементов… Не веришь мне, поверь петуху. Петухи всегда в четыре часа пополудни орут. Слышишь?
— Не слышу…
— Да ты что! Вон там, за деревьями!
Из-за росших вдоль тракта разлапистых кленов от какого-то недалекого поселка долетел отчетливый петушиный крик.
— Не слышу, — снова сказала Люся.
Петух опять веселым штопором ввинтил в воздух свой сигнал.
В воздух? Или…
Люська же вот не слышит…
А может, и правда снова удрал от Филиппа, сидит под колоколом и орет на всю… на весь Кристалл?
А если не удрал? Если — нарочно?
Черт, здесь никогда ничего не узнаешь. То ли дело в Реттерберге…
«Ты врешь, — сердито сказал себе Витька. — Тебе просто хочется туда. Раньше обещанного срока… Дед опять будет ругаться, а отец скажет: „Какая тебя муха укусила…“»
«Ага, укусила… Пчелка за пятку…» И сразу — жуть воспоминания: летящая навстречу махина тележки, рубящий пространство кабель… А если все это связано? Петух, «пчела», непонятный страх?
Витька зажмурился, вздохнул, словно вновь пропуская над собой стремительную тяжесть робота.
«Да при чем здесь „пчела“? Это же просто дурацкий случай… У тебя, Витторио, кислое настроение, потому что не получился там, в храме, разговор. А к такому настроению все дурацкие мысли и страхи клеятся…»
А петух еле слышно, далеко, но все еще кричал.
«Но я же боюсь не за себя, — понял Витька. И посмотрел на Люсю. — И не за нее. Она здесь тоже ни при чем…»
— Люсь, часики все-таки точные, — сказал он твердо. — Хочешь на память? На, держи… — Он вложил зеркальце ей в ладонь. Да, это был подарок Цезаря, а подарки отдавать другим не полагается, но сейчас
