Сказки о рыбаках и рыбках

— Ты чего мне извилины-то склеиваешь? — устало разозлился Валентин. — Я тебе кто? Мальчик-фанат из лиги любителей фантастики? Или ты сам малость того… заряжен полем?

— Я так же сперва говорил шефу. Но оказалось, правда был сигнал, я видел запись: вспышки всякие, лицо размытое — маска также с глазищами и без носа — и голос писклявый, не земной… Ну и к тому же первый раз, что ли? А бельгийские треугольники? А полтергейст в Доме профсоюзов? А тарелки на Качаевском пляже? Нет, что ни говори, а ломится к нам в гости какой-то чужой мир…

— И этому миру вы подставляете десяток пацанят! Как подопытных кроликов!

— Но ты же знаешь: пришельцы никому не причиняют зла! К тому же ваше дело не соваться близко, а понаблюдать со стороны…

Валентин проговорил с расстановкой:

— А если я немедленно отправлюсь в город и в первой же редакции продиктую материал о вашем эксперименте над детьми? Что тогда? Упрячете по обвинению в вооруженном нападении на Мухобоя?

— Никуда не упрячем, валяй диктуй, — вздохнул Абов. — Скажут: свихнулся художник Волынов от творческого перенапряжения… А ребята останутся здесь без надежного человека.

— Я сообщу родителям!

— А интернатские все, кому они нужны…

— Специально подбирали, что ли?!

— Да побойся Бога!.. Если уж честно, то тебя подбирали специально. С Мариной советовались, она тебя и назвала. А мы глянули в картотеке: ба, наш человек! — Абов ожегся о взгляд Валентина, засмеялся торопливо: — Ну не «наш», не «наш». Теперь это роли не играет. Здесь нужен художник Волынов, а не… Свирский.

«Зачем я изгадил фамилию хорошего писателя?» — подумал Валентин. И сказал со злостью на себя:

— Не понимаю. Я-то не был на площадке. И тем более не встречал этих… гостей небесных. Значит, оставаться мне здесь нельзя.

— Они просигналили, что одному взрослому можно. Чтобы не оставлять детей без присмотра.

— Господи, ну что за чушь! — выдохнул Валентин. И подумал: «Самое удивительное, что я верю чепухе. Вернее, верю, что Абов этому верит».

— У тебя же глаз художника, — сказал Абов. — Профессиональная наблюдательность. Если что появится в самом деле, запомнишь в деталях, опишешь как надо…

— В секретном сообщении!

— Да хоть всему миру рассказывай! В статьях с рисунками и фото… Правда, говорят, фото не получается, они засвечивают. Потому и нужен художник. Чтобы отразил подробности…

«Нет, ребят мне от этого дела не избавить, — быстро думал Валентин. — Да и самого, если упрусь, постараются где-нибудь запрятать. Возможно, здесь же, под предлогом карантина… Ну, прорвусь, а дальше что? Ребята останутся с каким-нибудь гадом вроде Мухобоя…»

Потом еще мелькнула мысль: «Это тебе за Андрюшку…»

Валентин сказал медленно и хмуро:

— Но револьвер я в самом деле оставлю себе.

— Да ради всех святых! — обрадовался Абов. Быстро встал. — Ты только это… покажи его. Что за игрушка-то?

Валентин поднялся, задрал рубашку, вынул «бергман» из-за пояса. Абов осторожно взял, повертел барабан.

— Австрийский… Но сюда явно с Юга попал. Видишь, старый номер забит и новый, самодельный наколочен.

Валентин пригляделся. На рамке барабана, снизу, были неровно выбиты на металле цифры: 4300006. Третий ноль стоял значительно ниже остальных. И Валентин сжался, захолодел, как от скверной приметы, от предчувствия беды.

3

В прошлом году, дав «отбой» Разину, Валентин ощутил свободу, как мальчишка в первый день каникул. Правда, ощущалась в этой свободе горечь, и стыд был — за ту вину, что едва не обрушилась на него. Но и облегчение было. И чтобы сбросить прежний груз и переживания, Валентин решил наконец, что сегодня закончит все срочные дела, позвонит Валентине и наутро купит билет на проходящий поезд. Укатит куда-нибудь к морю.

А ночью по городу пошли посыльные военной коллегии, подымая и сгоняя на сборные пункты солдат и офицеров резерва. Подняли и Валентина.

В ту пору уже вовсю по южным краям Восточной Федерации шло «выяснение отношений» и громыхали бои местного значения. Каждая провинция вспоминала свою историю, шила разноцветные флаги и требовала, чтобы ее признали отдельным государством. Но при этом не хотела признавать других и гребла под себя соседние территории. Города бастовали и строили баррикады, а между станицами и селами, кишлаками и аулами ощетинивались колючей проволокой границы. «Национальные гвардии» и «дружины борцов за справедливость» палили друг в друга (а чаще — в мирных жителей) из всевозможных стволов — начиная от музейных кремневых ружей и кончая залповыми установками, захваченными в местных гарнизонах. Порой (обычно, когда очередной конфликт уже выдыхался) центральное командование спохватывалось и храбро посылало в «горячий район» батальоны всяческого спецназначения. Бравые парни в разноцветных беретах лихо въезжали на площади и проспекты, шарахая очередями по темным окнам и наматывая на гусеницы зазевавшихся демонстрантов… Потом объявлялись дни траура, создавались всякие комиссии для расследования и занудно заседал парламент, не приходя, как правило, ни к какому решению…

Но заваруха в Саид-Харе напугала власти особенно сильно. Примыкавшие к Саид-Хару области не только заявили о создании очередной «независимой республики», но возымели намерение слить ее с соседним государством. Открыли границу с ним, разогнав и срыв бульдозерами заставы. Из-за кордона пошли отряды чернобородых, в белых чалмах добровольцев и потоком хлынуло оружие, которым до недавнего времени Восточная Федерация щедро снабжала «наших миролюбивых соседей и братьев». И столичный штаб принял экстренные меры.

…Полусонных, не забывших еще теплые постели, матерящихся, перепуганных и проклинающих «демократические преобразования» резервистов торопливо переодели в драное «хэбэ», дали под расписку короткоствольные «Б-1» с полным боекомплектом, погрузили в тряские, дребезжащие заклепками четырехмоторные «кентавры» и к утру приземлили на раскаленном аэродроме в двадцати километрах от Саид-Хара. Дальше двигаться было некуда, дороги на Саид-Хар и на границу оказались перекрыты. На горизонте что-то дымно горело, отдаленно ухали залпы, а в сухой траве у бетонной полосы надрывно и мертво, как механизмы, трещали кузнечики.

Резервную офицерскую роту поместили в нагретом пустом ангаре — почти без воды и совсем без еды. Так прошел день, а в темноте ангар кто-то попытался атаковать. Очереди гулкими отбойными молотками ударили по гофрированному железу стен. И люди в ответ лупили наугад, в ночь, из автоматов и старого «ручника», высунув стволы в щели между металлическими листами. Стояла вонь от пороха, разогретой ружейной смазки и горячей стали…

Утром повезли их в Саид-Хар. Открытый грузовик, в котором ехал Валентин, шел впереди. Под колесом что-то рвануло, кузов упруго вздыбился. Валентина кинуло на кремнистую обочину. Он упал на сгиб левой руки и, кажется, порвал связки.

Никаких врачей, конечно, с ними не было. Эдик Авербах — похожий на сердитого подростка актер ТЮЗа — дал Валентину моток бинта, помог наложить шину из отколотой от кузова щепки. Все лаялись и хмуро сочувствовали. Оказалось, никто, кроме подпоручика Волынова, не пострадал…

В Саид-Харе были знойные улочки с каменными заборами и глухими домами под выцветшей черепицей. У Валентина осталась в памяти меловая пыль, которую выбивали из камней редкие пули. А еще — колючки в щелях между плитами и сломанный пирамидальный тополь во дворе одноэтажной школы, где разместили роту. Никто ничего не знал, никто ничего не обещал, кругом было пусто, но изредка откуда-то постреливали.