— Да, это точно они, стайеры песочные!.. — скрипнул я зубами.
— Параська! — произнесла Чертова. — Чувствую я, что сыскные мои навыки тут бессильны. Тряхнем стариной, ладно! Принеси сюда мое зеркало Истинного Зрения!
— Только не очень трясите… — выдавил Макарка. — А то… превратите нас в хомячков каких-нибудь, вот.
— Что?
— Не очень трясите… стариной. — Телятников так напитал брюхо, что почти не мог говорить, и потому продолжал что-то жевать, хотя вакантных мест в каком-нибудь укромном уголке желудка явно не было. Чертова махнула рукой, а расторопная Параська Дюжина поставила перед ней овальное зеркало размером больше себя самой. Зеркало было в массивной деревянной раме, но Дюжина управлялась с ним так легко, что можно было предположить, будто зеркало Истинного Зрения ничего не весило. Чертова дунула на зеркальную поверхность, протерла это место уголком шали и пробормотала:
— Запылилось… давно в употреблении не было. Подойди сюда, девочка.
Нинка подошла. Превозмогая сытую расслабленность во всем теле, я тоже поднялся со скамьи и быстро заглянул в зеркало.
Никого отражения не было. Нинка НЕ отражалась на зеркальной поверхности, она показывала лишь высокую женщину в платье и черной шали, хозяйку дома. На лице переквалифицировавшейся ведьмы появилась тревога. Она глянула в лицо Нинке, потом поманила рукой Макарку Телятникова:
— Теперь ты.
— А может, не надо? — благодушно протянул Макарка, крутя в руках крылышко и примериваясь, с какой стороны его лучше отработать. — Движение… н-не способствует пищеварению.
Чертова взглянула куда-то поверх телятниковской головы и сердито вздернула верхнюю губу, показывая свои очаровательные клыки. Макарка бросил крылышко и, недовольно бурча, потащился к зеркалу. Оно тотчас же заботливо отразило круглую физиономию человека в покривившихся очках и с перемазанным ртом. Отражение отличалось от оригинала разве что тем, что контуры зеркального Макарки ощутимо подрагивали и расплывались, потом вновь обретали четкие, ясные очертания, а настоящий Телятников стоял неподвижно и вовсе не трясся. Чертова цыкнула и с чрезвычайно ответственным видом заявила:
— Ну, вот это другое дело. Это полный порядок и полное соответствие. Нормальный человек без признака порчи и
— Угу… очень, — буркнул тот и пополз обратно на свое место, впрочем, довольный этим своеобразным диагнозом. Чертова еще долго вглядывалась в зеркало, словно пытаясь считывать с него нечто такое, что укрывается при прямом взгляде на человека. Может, так оно и было. Но только я перевел дух и, подумав, налил себе и Макарке тминной водки («Портвейн 666» получил временную отставку!), клыкастая сыщица повернулась ко мне и глухо выговорила:
— Ну что же, а теперь ты.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, БОЕВАЯ
Пища к размышлению
— Ты, Илья, ты, — повторила Чертова. — Ступай ко мне. Да перестань ты пить водку, с самого болота не
Эта вдвойне справедливая фраза вызвала у меня смутное: «А она-то откуда знает?.. » Впрочем, она у нас сыщица, могла и поупражняться в дедуктивном методе по славному образу и подобию мистера Холмса. Я поднялся и, подумав, все-таки прежде выпил рюмочку отличнейшей и душистейшей тминной, поддел на двузубую вилочку кусок свининки, закусил и только после этого отправился к зеркалу. Чертова ждала меня, скрестив руки на груди. Вид имела строгий и глубокомысленный. Зеркало, прислоненное к стене, пускало по своей поверхности какие-то концентрические круги, а в глубине его что-то тускло мерцало, разгораясь.
— Перестань жевать, — сказала Чертова. — И что ты пьешь на ходу?.. Стань сюда. Вот так. Смотри в зеркало. Не смейся! Лично я не вижу в вашем деле ничего смешного.
«Да я, собственно, тоже. А если бы не пил, так рано или поздно протрезвел бы и спятил от всего этого окончательно. Зеркало. О! Меня оно отражает. Прямо как Телятникова. Мы отразимы, а вот Нинка — она неотразима. Кррасавица растет, стало быть. Значит… проблема в одной Нинке, так? Ведь ее в зеркале НЕТ. Как будто ее нет и вовсе. То ли девочка, а то ли видение… Ну и рожа у меня! Побриться бы не мешало, кстати. Э-э… э-это еще что такое?»
С зеркалом стало происходить что-то странное. Мое изображение вдруг подмигнуло мне и начало обволакиваться зеленоватой дымкой. В ней проскакивали длинные желтоватые искры, их становилось все больше, и вскоре они стали заплетаться в какую-то прихотливую сеточку, живую паутину, непрерывно подергивающуюся и меняющую свои очертания. Отраженные в зеркале черты моего лица, еще не затянутые этой дымкой и сотканной из длинных желтых искр паутиной, вдруг исказились мучительным сомнением, разорвался рот… И оттуда вырвалось белое облако — кипенно-белое, словно молоко, а не как выдыхаемый на зимнем морозе пар. Мой двойник засмеялся и, протянув руку, смял загустевшее белое облачко, как пачку ваты. Отражение хмыкнуло и начало таять. Когда же от моего двойника, ведущего себя столь возмутительным образом, остались только ворот рубашки, две руки и прядка полос над уже исчезнувшим лбом, правая рука неожиданно сжалась в кулак. Неуловимым движением этот кулак был выброшен вперед. Ох! Мне показалось, что меня
— Так, — произнесли надо мной строгим голосом моей покойной бабушки. — Какое безобразие. Придется пока поставить в угол…
Я хотел было возразить, что я уже не в том возрасте, чтобы меня ставить в угол, это удел, скорее, Нинкин, нежели ее дядюшки. Но тут мне резко полегчало, и я понял, что говорит вовсе не моя бабушка, тем паче покойная, а Чертова. И в угол придется поставить вовсе не меня, а — зеркало. Я поднял голову со столешницы, буквально вырвав затылок из расплющенного мною пирога со сладкой и липкой начинкой, и,
