– И он говорит вам, что надо делать? – Да-
– И этот ангел сказал вам, что вы призваны помочь мне?
– Правильно. Вы и есть моя миссия.
– Я – ваша миссия... – пробормотал Чарли, и боль, возникшая было у задней стенки горла, переместилась вниз, и его голос вдруг стал утробным. Ему самому никогда не нравился этот звук.
– Да. Я очень рада. Прежде я никогда не думала о миссии. Хотя призвание у меня, конечно, было. Но сестры в своем большинстве имеют видения и таким путем узнают о своем призвании... Если только их не принудили идти служить церкви.
Чарли наконец взорвался. Ему надоело слушать эту ерунду. Он обрушил на нее самый длинный поток слов, который произносил когда-либо за последние годы.
– Послушайте, сестра. Никакая я для вас не миссия. У меня есть все, чтобы мы оба оставались живыми и на один шаг опережали и блюстителей закона, и «охотников за головами». Я собираюсь доставить вас к вашему семейству, и когда сделаю это, я исчезну. Не Бог послал меня вам. Это моя, все моя собственная глупость, которая не позволила мне оставить женщину в трудных для нее обстоятельствах. Если вы перестанете смотреть на меня так, будто я проявил потрясающее геройство, то увидите перед собой никчемного, не достойного никаких оправданий человека, каким я в общем-то и являюсь. И ни одна приличная женщина не потратила бы и пяти минут на разговоры со мной, если б только ей подвернулся выбор...
Лицо Анжелины бледнело по мере того, как удлинялась его тирада. Когда Чарли остановился, чтобы перевести дыхание, она прошептала:
– Это неправда.
– Но вы же знаете, что это так. Я низкий, совершенно не достойный этого приятного, безмятежного «я- люблю-всех» отношения к себе. Вы знаете, что я никчемный. И моя мать знала это, и моя сестра тоже. Проклятие! Да будь я проклят, если сам Господь Бог не знает об этом. Вы – единственная, кто до сих пор не получила Его послания на мой счет, сестра. Так вот, слушайте, потому что я могу сказать об этом только один раз. – Он подошел к ней вплотную, а она стояла неподвижно и смотрела на него широко раскрытыми глазами. – Меня не только невозможно спасти, я даже не заслуживаю, чтобы меня спасали.
Чарли круто развернулся и зашагал прочь, от Анжелины, от ее удивленного лица и мягкого страдальческого вздоха, от маленькой искры надежды, которой она стала для него в этом темном и мрачном мире.
Дни тянулись бесконечным кошмаром жары, пыли и однообразия пейзажа Западного Техаса, открывавшегося перед ними. Ночи казались слишком короткими и заполненными калейдоскопическими картинами воспоминаний тяжелых дней и слишком путаных образов, которые никак нельзя было разобрать.
Со времени их последнего спора Чарли в разговорах с Анжелиной не выходил за пределы тем, связанных с их путешествием. Она могла бы подумать, что он считал ее наполовину сумасшедшей. И это глубоко ранило ее. Она доверила ему одну из самых важных своих тайн, поскольку и он доверил ей некоторые свои тайны. Но в тех случаях, когда она пробовала понять его и поддержать, он общался с нею как со сбежавшей из сумасшедшего дома психопаткой. Она отчаянно нуждалась в Божественном руководстве.
Анжелина ждала. Но ангел не возвращался. Она надеялась, она просила и, наконец, отчаялась. Впервые в жизни она лишилась Божественной опеки.
Они пересекли Рио-Гранде и ступили на земли Мексики. Анжелина немного успокоилась, думая, что они спаслись, покинув сферу юрисдикции американских законов и полиции, их повсюду преследовавшей. Если им повезло, то рана Дрю Уинстона заставит его потерять их след и он, в конце концов, откажется от своих поисков. Но Анжелина помнила, сколько ненависти слышалось в голосе рейнджера, и знала, что эта ненависть не даст ему легко отказаться от мести.
На ночь они разбили лагерь в долине, с трех сторон окаймленной скалистыми холмами. Поблизости бежал маленький ручей, который мог обеспечить их пресной водой – и для того, чтобы напоить лошадей, и для долгожданного пополнения истощившихся запасов.
Обед опять прошел в молчании. Как и прежде, они пообедали высушенной бараниной, которую Чарли позаимствовал из запасов рейнджера. Всякий раз, когда это только удавалось, Чарли старался подстрелить кролика и зажарить его на костре. И все же, после долгих дней однообразного путешествия, Анжелина ловила себя на том, что постоянно думает, какими вкусными вещами ее угостят дома – свежеиспеченным хлебом, свежими фруктами, охлажденным лимонадом и мясом всех видов, если только оно не сушеное, не вареное и не убитого перед самой едой животного.
Чарли встал, нарушив мечты Анжелины, и привычно направился проведать лошадей. Вернувшись, он присел на свою походную постель и снова стал смотреть на огонь, совершенно не обращая на Анжелину никакого внимания так же, как он делал каждый вечер.
Анжелина думала о том, как бы ей начать разговор, но в предыдущие вечера все ее попытки наталкивались на угрюмые, если не открыто грубые ответы. Близость, когда-то существовавшая между ними, ушла в прошлое, и поэтому Анжелина пребывала в недоумении, как это исправить. Ее откровение по поводу своей миссии вывело его из себя и сделало холодным и безразличным к ней. А поскольку взять свои слова обратно она не могла, то что ей оставалось делать? Как же теперь помочь ему, если он не позволяет ей этого?
Эти мучительные вопросы вертелись у Анжелины в голове, когда она лежала в своей походной постели, неотрывно глядя на точеный профиль Чарли. Наконец веки сомкнулись, и сон одолел ее.
Когда Анжелина снова открыла глаза, на горизонте уже забрезжил рассвет. Чарли не было. Путешествуя с ним, она уже знала о его привычке обходить лагерь в разное время в течение ночи, и поэтому особенно не взволновалась. Она встала и потянулась, чтобы размять затекшие мышцы. Из сумки со скудным выбором туалетных принадлежностей она вынула маленький обмылок и расческу, которую дала ей Луанна, и направилась к ручью, скрытому со стороны их лагеря несколькими камнями высотой по плечо.
