хладнокровия, с которой джентльмен встречает суровый приговор, делает ему честь, но Джулиан держался как-то уж слишком отрешенно, словно его вовсе не волновала собственная судьба.
Но Пен знала, каких усилий стоило Джулиану подобное хладнокровие. Уже одно то, что он сейчас, должно быть, ощущал себя выставленным напоказ перед толпой зевак, точно некий любопытный музейный экспонат, наверняка ранило его сердце.
Пен знала, почему Джулиан защищался так вяло. Он не хотел отводить подозрений от себя, иначе бы эти подозрения снова пали на Пен.
Джулиан сразу же заметил ее в зале, но за все время процесса он больше не кинул на нее ни одного взгляда. Пен пыталась сохранять хотя бы внешнее самообладание. Ей, кажется, это удавалось, но сердце просто обливалось кровью. Когда прокурор зачитывал обвинение, Пен почти физически почувствовала, что Джулиана вырывают из ее объятий навсегда.
Прокурор подошел к Джулиану с какими-то бумагами в руках.
– Вы признаете, сэр, что ненавидели графа? – сурово спросил он. – Даже хотели его смерти? Эти бумаги написаны вашей рукой. В них вы строите планы убийства графа. И такая бумага не одна. Вы занимались подобными планами на протяжении многих лет. Позвольте зачитать кое-что из ваших записей.
Он зачитал. Записи Джулиана были переполнены мрачной ненавистью к Глазбери и вымышленными сценами смерти графа от его руки.
Многие в публике перешептывались. Пен сидела ни жива ни мертва. Джулиан, как ни странно, хранил все тот же безразличный вид. Пен огляделась вокруг. Судя по тому, как смотрели на Джулиана собравшиеся в заде суда, сейчас они видели в нем преступника, а не добропорядочного джентльмена.
–Даже подруги Пен, казалось, были поражены тем, что обнаружилось в бумагах обвиняемого. Леклер сидел с посеревшим лицом, словно участь Джулиана была однозначно решена.
Прокурор занял свое место, явно довольный произведенным эффектом.
И тут поднялся Найтридж. Лицо его было хмуро.
– Позвольте мне эти бумаги, господин прокурор! – произнес он.
Тот передал ему бумаги.
– Мы видим, что большинство записей датировано, – начал Натаниэль. – Даты написаны теми же чернилами, что и весь текст. Стало быть, они выставлены тогда же, когда все это и было написано. Что же мы видим? – Он перелистал бумаги. – Вот это и это написано десять лет назад, это – пять, а это... – он поднес бумагу к глазам, – простите, господа, дата стерлась... но если я правильно разобрал, аж пятнадцать лет назад! – Он усмехнулся. – Что-то слишком долго вы вынашивали свои планы, мистер Хэмптон!
– Может быть, я не столько вынашивал планы, сколько просто носился с фантазиями? – таким же насмешливым тоном откликнулся тот.
Публика одобрительно рассмеялась.
– Мне тоже так кажется, сэр, – подхватил Найтридж. – Осмелюсь предположить, что никаких реальных планов вы на самом деле и не вынашивали. – Он выразительно потряс пресловутыми бумагами перед публикой. – Ваши записи, сэр, слишком эмоциональны, чтобы производить впечатление реальных планов, составленных с холодным расчетом. Перед нами скорее записки человека, которого мучает что-то такое, что он, как джентльмен, не может высказать при всех. И ему остается лишь изливать душу на бумаге. Осмелюсь предположить сэр, что при допросе вы далеко не обо всем поведали следствию.
Джулиан молчал.
– Ваши представления о чести по-прежнему мешают вам быть до конца откровенным, – продолжал Натаниэль. – Позволю себе задать вам несколько вопросов. Не бойтесь, вашу честь они не затронут. Итак, первый. Все эти годы вы были адвокатом семейства Леклер, не так ли?
– Да, сэр.
– Когда графиня Глазбери уходила от мужа, она обращалась к вам за советом?
Джулиан молчал.
– Ваше молчание, сэр, – заявил Найтридж, – я вынужден засчитать как положительный ответ. Позволю себе предположить, мистер Хэмптон, что, решаясь на подобный шаг, графиня поведала вам кое-что о том, почему она уходит от мужа. Ведь разрыв с мужем наверняка оказал бы не самое благоприятное влияние как на положение графини в обществе, так и на ее репутацию! Таким образом, я предполагаю, что все эти годы вам было известно о графе что-то такое, что было тайной для остальных.
В публике послышались перешептывания, напоминавшие гудение встревоженного улья. Пен почувствовала, как взгляды присутствующих снова оборачиваются в ее сторону. Она знала, что ее план сработал отлично: все самые пикантные подробности интимной жизни графа, на которые сейчас намекнул Найтридж, теперь уже ни для кого не являлись секретом.
Джулиан вдруг блеснул глазами на Найтриджа.
– Не слишком ли вольные предположения вы делаете, сэр?
– Не вижу ничего слишком вольного в своем предположении: узнав, что муж графини плохо с ней обращается, вы начали испытывать к нему антипатию. Как еще может отреагировать джентльмен, узнав о чьем-то неблагородном поведении?
С глубокой задумчивостью Натаниэль несколько раз прошелся взад и вперед перед прокурором. Вдруг неожиданно резко остановился и посмотрел на бумаги в своих руках.
– Какая толстая, однако, пачка, ваша честь! – проговорил он, обращаясь к прокурору. – Это все бумаги мистера Хэмптона? И во всех них одно и то же? Планы убить графа? Позвольте посмотреть! Так, так... – приговаривал он, пробегая бумаги глазами. – Гм! Любопытно... Господа! Я полагаю, суд должен познакомиться с этими бумагами. К сожалению, в интересах моего подзащитного я вынужден зачитать их перед всеми, ибо по ним, как я считаю, можно составить мнение о характере мистера Хэмптона в целом и о том, было ли у него на самом деле намерение убивать графа.
– Что это за бумаги? – шепотом спросила София.
– Понятия не имею! – пожала плечами Пен. Она не обманывала подругу. Она действительно слышала об этих бумагах в первый раз.
– Если он, к сожалению, вынужден зачитать их, – фыркнула София, – то каким же образом это может быть в интересах Джулиана? Ничего не понимаю!
Приняв эффектную позу и держа перед собой одну из бумаг на расстоянии вытянутой руки, Найтридж начал:
– Датировано шестнадцатым апреля 1816 года. В тот год вы, мистер Хэмптон, если не ошибаюсь, как раз только что окончили университет. Поскольку это письмо все эти годы хранилось у вас, то, полагаю, особе, которой оно адресовано, вы его никогда не отправляли. Откашлявшись, Натаниэль начал читать: – «
Он прочитал его до конца. Это было любовное письмо. Нежное, восторженное письмо юноши к женщине, которая, как было понятно из слов автора, почему-то уже никогда не сможет стать его женой.
Все время, пока Найтридж читал, Пен не сводила глаз с Джулиана. Она живо представила его пишущим это письмо: юным, только что окончившим университет с блестящим дипломом, талантливым, полным надежд, от переизбытка чувств шепчущим вслух те слова, которые, в тот момент мог доверить только бумаге.
Пен и понятия не имела, что в те годы у Джулиана была какая-то тайная любовь. Но кто же эта таинственная привязанность? И почему Джулиан так и не женился на ней? Может быть, эта девушка его чем-нибудь обидела?
Закончив, Найтридж выразительно посмотрел на Джулиана. Тот молчал, глядя в сторону. Пен подумала о том, как, должно быть, тяжело ему сейчас, когда эта тайная страница его жизни стала достоянием толпы любопытствующих обывателей.
Найтридж развернул другое письмо. Огромный зал притих в ожидании новых сенсаций. Тишина воцарилась такая, что было слышно даже, как шуршит бумага в руках Найтриджа.
– Двадцать первое января 1822 года. «
Еще одно любовное письмо. На этот раз в его словах еще сильнее сквозила грусть. Завороженная музыкой нежных слов, Пен самозабвенно вслушивалась в чтение. Но вдруг промелькнула фраза, чем-то удивившая ее. Пен даже не сразу поняла, чем именно.
– «
По залу словно прокатилась какая-то волна. Большинство публики поняли намек, содержавшийся в этой фразе. Поняли даже раньше, чем сама Пен.
«Женщина, чьим именем ты названа...» Жену легендарного Одиссея, как известно, звали Пенелопа. Письмо Джулиана было адресовано ей, Пенелопе.
Пен с удивлением уставилась на Джулиана. Почувствовав это, он, в свою очередь, обратил взгляд на нее.
Закончив чтение письма, Найтридж принялся за другое. Еще письма... Стихи... В одних воспевалась неземная красота и грация возлюбленной, другие сквозили отчаянием человека, охваченного безнадежной любовью.
Весь мир словно исчез для Пен. Публика вокруг нее уже перешептывалась в открытую. Даже самым недогадливым тугодумам уже стало ясно, кто та «прекрасная незнакомка», которой посвящены все эти стихи и письма.
Но Пен почти не замечала того, что творится вокруг нее. И даже не потому, что ей было мало дела до реакции всей этой светской черни. Джулиан не отводил от нее взгляда, а для Пен сейчас существовал только он. Найтридж продолжал чтение, но Пен казалось, что сам Джулиан произносит все эти нежные и страстные слова, раскрывающие самые глубины его сердца.
Глава 26
– Ну, как тебе моя речь, старина? – усмехнулся Натаниэль. – Посмей только сказать, что я не был великолепен!
