розового и белого, так напоенных дождем, что они склонили головки, и полюбовалась на свои подсолнухи. В этом году она попробовала посадить красные, но не была уверена, что из этого что-то получится. Обычно в оригинальной форме было что-то, непременно исчезающее при модификациях. В природе господь понимает лучше селекционеров. Би стряхнула с куртки воду. Дождь был такой сильный, что куртка промокла почти насквозь, даже пропитка не спасла. Ну что ж, хоть сад порадуется после почти испанской жары. Только бы розы от дождя не осыпались. У английского лета есть такая особенность – послать дождь именно в тот момент, когда розы достигают вершины совершенства.
В дальнем конце дорожки, не укрывшись даже под неплотным навесом, промокшая так, что одежда облепила фигуру, с волосами, похожими на крысиные хвостики, напоминающая больше подзаборницу, чем секс-богиню, стояла ее дочь.
– Стелла, дочка, – удивилась Би, – что же ты без плаща? Так и простудиться недолго!
Би понимала, что сказала глупость. Ее дочь принадлежала к тем женщинам, которые не гуляют под дождем – они вообще никогда не гуляют. И тем не менее сейчас Стелла стояла на крыльце у Би, мокрая, как после душа, а в глазах ее было темно от горя.
– Значит, он дал о себе знать, да?
Не ожидая ответа, Би отперла дверь и подтолкнула дочь в дом.
– Давай-ка сними с себя мокрое, я тебе дам халат. Хорошо еще, что дождь короткий и теплый. – Беатрис сняла куртку и заспешила наверх, радуясь, что у нее есть лишняя минута подумать.
Так вот чем объясняется эта хитрая улыбочка на лице у Энтони. Теперь понятно: он решил, что наконец у него есть шанс отыграться. Эта девушка с ребенком, должно быть, как-то вышла на него и узнала про Стеллу. То-то Энтони обрадовался! Небось не знал, как и услужить.
Би искала в шкафу халат и понимала, что Стелла пришла за советом. И что ей теперь сказать? Би всегда верила в судьбу. Может, виной были ее многочисленные путешествия по Востоку, но она твердо усвоила одно: то, что случается, случается потому, что так должно быть, и человек не в силах что-либо изменить. Эта позиция очень возмущала местного викария, считавшего ее откровенно антихристианской. Но Би только смеялась и продолжала искуснее всех украшать церковь цветами.
Надо было признать: Стелла поступила как эгоистка. То же самое качество Би узнавала и в самой себе. Она не была склонна к самоанализу, но вдруг ей в голову пришла неприятная мысль: а разве она сама не приложила руку к себялюбию своей красавицы-дочери?
Актерская профессия подходила Стелле, как в свое время подходила Би, не только потому, что требовала страсти и самоотречения, но еще и потому, что давала ей возможность спрятать свою подлинную индивидуальность за исполняемыми ролями. Возможность как-то скрыть червоточину в своей душе, поскольку всегда можно было принять чей-то чужой облик. Вознаграждением служило всеобщее поклонение, не требовавшее от нее никакой эмоциональной отдачи. Матери казалось, что Стеллой безраздельно владеет потребность быть любимой. Сравниться с этой страстью по силе могла лишь ее неспособность ответить такой же любовью ни одному человеку.
Это не был рецепт счастливой жизни.
Если десять, даже пять лет назад вы бы спросили Би, какое это все имеет значение, она бы ответила, что главное в жизни – это талант, способность быть другой, чем ты есть. Сейчас она уже не была в этом уверена. Последние несколько лет, которые она живет здесь, в заранее установленном и удобном ритме, стали для нее самыми счастливыми в жизни. Будь у нее возможность повернуть часы вспять, она попыталась бы дать Стелле ту самоотверженную и верную любовь, какой та была лишена в детстве.
Беатрис взяла халат и отправилась вниз.
Стелла успела снять одежду и теперь сидела в темно-синем бархатном кресле в одном белье, а с волос на спину капала вода. На снимке какого-нибудь выпендрежного заграничного фотографа, с которыми ей так нравилось работать, эта сцена могла бы получиться очень эротичной, но сейчас была просто печальной из- за опустошенного выражения ее лица и понурых плеч.
– Бедная моя девочка! Неужели все так ужасно? – Би накинула халат на плечи дочери.
– Сама не думала, что так распереживаюсь. – Стелла отвернулась. – Ведь столько лет прошло!
– Меня всегда тревожило, что ты слишком легко это перенесла.
– Но мы ведь обе умеем хорошо скрывать свои эмоции, правда, мама? Ты никогда не показывала, тяжело ли тебе расставаться со мной.
Би подалась вперед. Если бы не поясница, которая у нее всегда деревенела в сырую погоду, она бы сейчас встала перед дочерью на колени и обняла.
– Да, но мне было тяжело. Я ненавидела эти отъезды. Не было дня, чтобы я о тебе не думала. Как я хотела, чтобы мы нашли работу здесь, чтобы я была с тобой!
– Что же ты мне об этом не говорила?
– Люди нашего поколения не говорят о своих чувствах открыто, как привыкли вы. К тому же ты всегда была такая колючая, себе на уме.
– А тебе не приходило в голову, что это могло быть связано с твоими постоянными отъездами?
Стелла поежилась в пушистом розовом халате, внезапно став удивительно молодой и ранимой.
– Прости меня, детка, – сказала Би, наклоняясь к дочери, – что я тебя так подвела. Но в конечном итоге нам всем приходится брать жизнь в свои руки и никого ни в чем не винить.
– Знаю. – Стелла грустно улыбнулась и протянула мокрую руку. Би жадно схватила ее.
– Мама, ты бы слышала его голос! – У самой Стеллы голос сейчас был низкий и полный боли. – Такой колючий – типа «я в вас не нуждаюсь».
– Должно быть, это из самообороны. Ему, наверное, этот звонок дался нелегко. Ты ведь могла его и послать. Бедный мальчик, наверное, дрожал от страха.
– А что, если он меня ненавидит? Кажется, я этого не перенесу.
