– Молли, произошла самая невероятная вещь. Там оказался ее агент, он к нам подошел и представился, и знаешь, что сделала Стелла? Она сказала: «Боб, познакомься с Джозефом Мередитом, он мой сын». Бог мой, Молли, ты бы видела его лицо!
Для Стеллы Милтон возвращаться к своей обычной жизни тоже оказалось труднее, чем она ожидала. Ее ждал сценарий. Режиссер-иностранец предлагал встретиться на следующей неделе, когда он будет в Лондоне. Единственное же, чего ей сейчас хотелось, это видеть Джо. Кроме того, ее просили «почитать под запись» для каких-то американцев, но она внутренне сопротивлялась и тому и другому. Режиссер мог хотя бы дать себе труд просмотреть ее картины и составить о ней какое-то представление, или, на худой конец, посмотреть кассету с фрагментами ее лучших ролей. Записываться же на пленку значило вообще себя не уважать.
Она обещала посидеть на прослушиваниях в театральном училище, которое когда-то окончила. Она делала это в порядке услуги раз в несколько лет. Одна из причин такой благотворительности заключалась в возможности мазохистски взирать на самых юных и самых хорошеньких из молодой актерской поросли, а некоторых и лишить необоснованных надежд.
Но сегодня она не находила себе места, словно все привычные события ее жизни вдруг пошли наперекосяк. Единственное, чего ей действительно хотелось, это говорить и говорить о том, какой у нее чудесный сын. Она знала, что Би отнесется к этому разговору скептически. Ричард еще не вернулся из своей поездки, хотя вряд ли от него можно ожидать дифирамбов в адрес Джозефа. На ум приходил единственный человек, который мог разделить ее состояние блаженства, – это Боб, ее агент. Поэтому незваная гостья сегодня досталась ему.
Контора Боба располагалась в гавани Челси, в странном неуютном районе из стекла и бетона – сочетание живописных окрестностей и далекой безлюдной заставы. Место было похоже на натуру для съемок фильма, когда бюджет вдруг урезают сразу после сооружения декораций, оставляя их в запустении и в чуждом окружении, впечатляющими, но ненастоящими.
Стелла прошла через огромный внутренний двор, который одновременно занимал какой-то дизайнерский центр. Крошечные лавочки, торгующие тканями и обоями всех известных марок, выстроились по периметру. Стелле они казались носителями безликого «европейского» стиля, сплошные кисти и ковры под гобелен, как у поставщиков материалов для оформления вестибюлей крупных отелей.
Офис Боба был под стать ему самому – кричащий и несколько несовременный, в духе восьмидесятых. Все стены до последнего сантиметра были увешаны призами и дипломами его всевозможных клиентов. Интересно, чем он заполняет пустое пространство, когда кто-то из клиентов уходит к другому агенту?
– Стелла! Не ожидал! Вот это сюрприз! – Боб как раз дочитал до середины разгромную статью во вчерашнем номере «Ивнинг стэндард» об одном из своих клиентов и был счастлив, что у него появился собеседник, способный разделить его нелицеприятное мнение об этом невежественном, пошлом и совершенно зеленом идиоте-критике. – С этими чертовыми рецензиями всегда одно и то же! Очередной молокосос пытается сделать себе имя, понося спектакль, который посмели оценить зрители!
Это была одна из любимых тем Боба. Стелле даже не нужно было ничего говорить – Боб был доволен уже тем, что она здесь.
– Ничего больше не слышал о подборе актеров на «Ночь»? – Она в конце концов прервала его излияния.
– В октябре начнут играть здесь с Роксаной Вуд в роли Милли. Полагаю, ты не передумала и не собираешься играть ее мать? Вообще-то эта роль с изюминкой. Нет, конечно, ты не станешь. Считай, что я ничего не говорил.
– Буду считать, что ты ничего не говорил, – ледяным тоном ответила Стелла.
– Кстати, насчет твоего сына. Это ведь поразительная история! И как хорош собой! Думаешь, актер из него не получится? Подумай, вы бы могли сыграть, к примеру, Гертруду и Гамлета. Потрясающе!
– Я не играю мамаш, заруби себе на носу! И насколько мне известно, Джозеф никогда даже в рождественских постановках не играл.
Стеллу пронзила боль. Она на самом деле понятия не имела, играл ли Джозеф своего тезку Иосифа или третьего агнца слева, или же не был включен в состав и чувствовал себя отверженным. Она не знала, любил ли он больше лазать по деревьям или смотреть телевизор и какие ему нравились сандвичи. Ей он не поверял никаких своих горестей и не праздновал с нею никаких побед. Она не ведала ни о каких семейных прозвищах и преданиях, которые имеют для человека не менее важное значение, чем его генетический код. Все детство Джозефа было для нее чистым листом бумаги. Только эта занудная, самая что ни есть обыкновенная Пэт, женщина, которой отдала его Стелла, могла делать подписи под фотографиями в альбоме Джо. Стелла, вместо того чтобы испытывать благодарность, начинала ее ненавидеть.
– К постановке его привлекать необязательно, – прервал Боб ее размышления. – Но мы непременно должны сделать фото. Голову даю на отсечение, мальчик не менее фотогеничен, чем ты. Это может стать новой ступенью в твоей карьере. Вспомни Джерри Холл и ее дочь Элизабет. Я так и вижу вас двоих на обложке «Вэнити фэр». Уверяю тебя, радость моя, это именно то, что тебе нужно!
Стелла напрягла гибкую спину, в которой каждый позвонок знавал самые страстные поцелуи – и на камеру и без нее, когда она снималась в картине с претенциозным названием «Мертвые не плачут».
– Мне плевать на новые возможности в качестве фотомодели.
– Стелла, Стелла, – горестно взывал Боб, надеясь достучаться если не до ее разума, то хотя бы до самолюбия.
Она не слушала.
Боб вздохнул. Ему было больно видеть, как упускается фантастический шанс. Особенно теперь, когда Стелле он так нужен.
– Пора нам с тобой поговорить по душам. Помнишь этот фильм – «Играй!», про стареющую рок-группу, где ты хотела сыграть подружку музыканта? Я тебе, кажется, не говорил, что именно мне заявил этот парень-режиссер? Он сказал, что обожал тебя еще со школьных лет, но сегодня из-за морщин вокруг рта тебя уже нельзя ставить перед камерой.
– А он не видел морщин вокруг рта у Пэтти Бойд? Или Марианны Фейтфулл? – рявкнула Стелла. – Это называется жизнь!
– Дело не в этом. Марианна еще производит впечатление на мужчин.
