— Пусть расскажет, как это овес с викой!
— Это надо продумать, — веско сказал Тарабрин.
— А мы здесь и продумаем!
Всходили семена, посеянные Гончаровой!
Тарабрин поднял руку.
— Товарищи, я вам объясню. Возьмем план севооборота. Ведь для чего-то план существует…
Он произнесет сейчас речь и поставит все на свое место. Еще минута, другая, и все войдет в обычную колею.
— А вы и нам дайте поговорить! — зло, даже ожесточенно крикнул Дормидонтов, председатель «Зари». — А то все слушай да слушай…
Приходилось, видимо, подчиниться собранию.
— Продолжайте, Поспелов…
Поспелову не хотелось возвращаться на трибуну. Но — пришлось. Однако нового он уже не сказал ничего. Просто изложил содержание брошюры, прельстившей мазиловских комсомольцев, чей почин рьяно поддержал Челушкин.
Вслед за Поспеловым попросил слова Дормидонтов. Это был несильный председатель несильного колхоза. Но о колхозе он даже не заикнулся. Он обрушился на райсельхозинспекцию, на райисполком, а косвенно, значит, и на райком. Он сказал, что план севооборота по району — искусственный план, надуманный, канцелярский. Сказал, что «Заря» никогда не поднимется на ноги, если все время кто-то будет за нее думать и решать. Позвольте сеять то, что нам самим нужно. Напоремся, нам же лапу сосать…
— Ну, хватит! — сказал после него Тарабрин. — Этак у нас действительно получится художественная самодеятельность. Планирование важнейшая часть экономической политики партии. Оно предусматривает планомерное развитие всего хозяйства…
Он сказал все-таки все, что хотел сказать. От общих положений перешел к частностям, сказал, что все замечания будут учтены, но план весеннего сева ломать он не позволит.
В его голосе все время что-то звенело, он не кричал, кричать он позволял себе только в кабинете и большей частью с глазу на глаз, но его предупреждающие интонации запоминались.
— Не переоценивайте себя, — произнес он с некоторой иронией и вместе с тем с явной угрозой. — Я бы никому не советовал утратить доверие райкома…
Анна тронула Тарабрина за пиджак. До чего же он любит угрожать! Тарабрин повел локтем, незаметно отстранил Анну.
— Так что учтите…
Он объявил перерыв. Надо было дать людям пообедать. Тарелка борща и бутылка пива иногда улучшают настроение.
Сам он пошел к себе в кабинет, позвал Анну.
— Анна Андреевна, хочу поговорить с вами…
Он попросил ее выступить. К голосу Анны прислушивались. Тем более что она агроном. Тарабрин хотел, чтобы Анна выступила в поддержку плана. Агрономически, так сказать, обосновала необходимость…
Анна обязана была поддержать Тарабрина. Но она не могла и предать Челушкина.
— А если я попробую рассмотреть агрономические рекомендации с некоторой перспективой…
Но ей так и не дали дотолковать с Тарабриным. В кабинет вошло несколько председателей колхозов, Поспелов замыкал шествие.
— Ну что, пообедали, товарищи? — добродушно осведомился Тарабрин. — Еще часика два — и по домам.
— Вот что, Иван Степанович, — решительно сказал вдруг Дормидонтов, — хотим писать в обком. Не можем мы больше работать с вами. Трудно и нам и вам…
Тарабрин побледнел.
— То есть как?
— Хотим писать, — сказал Дормидонтов. — Душно.
Поспелов стоял багровый, смущенный, из всех присутствовавших ему, кажется, больше всех было не по себе.
— Подождите, что это за заявление? — спросила Анна.
Ей вдруг стало обидно за Тарабрина. Уж кому бы грозить, но не Дормидонтову. Во всем этом разговоре было что-то непартийное, она готова была возмутиться.
— А может, не писать? — мягко возразил Тарабрин. — Поговорим на бюро. Соберем всех на бюро и обменяемся…
— Правильно, — сказал с облегчением Поспелов.
— Можно и на бюро, — мрачно согласился Дормидонтов. — Но надо как-то менять…
Он не сказал, что менять, и Анна не поняла, что он под этим подразумевает, она только с облегчением почувствовала: люди высказались, у них прорвался протест против постоянных окриков Тарабрина, и теперь они успокаиваются.
— Пойдемте, — сказал Тарабрин. — Пока что будем закругляться.
Он спокойно открыл совещание, предоставил слово очередному оратору, и вдруг Анна заметила, что он опять побледнел.
— Вы не расстраивайтесь, — тихо ответил он. — Мне что-то нездоровится…
Он посидел еще минут пять. Ему, кажется, действительно нехорошо.
— Вот что, — вдруг сказал он, поднимаясь, с росинками пота на лбу. — Я пойду, Анна Андреевна. У меня, кажется, температура. Кончайте без меня, только не давайте тут очень распространяться.
XLIV
Анна скомкала совещание. Может быть, в присутствии Тарабрина она позволила бы себе с ним поспорить, но теперь она не могла его не поддержать, как-никак прежде всего он выражал линию райкома, он был первым секретарем…
— Все-таки не очень мудрите, — напутствовала она руководителей колхозов. — Если что надумаете, посоветуйтесь в сельхозинспекции.
В общем, получилось какое-то не доведенное до конца совещание.
Даже выступая с заключительным словом, она мысленно все время возвращалась к Тарабрину. Как странно сегодня все получилось. Перестали понимать друг друга. Тарабрин — людей или люди — Тарабрина? Молчали, молчали… Что-что, а молчать все умели. Вернее, не высказывать своего недовольства. Своих подлинных мыслей. А тут вдруг прорвало. Все-таки нельзя бесконечно подогревать воду в закрытой кастрюльке. Рано или поздно сорвет крышку. Не Дормидонтов, так кто-нибудь другой бы сказал. Даже Поспелов и тот… Выходит, что Челушкин для него теперь сильнее Тарабрина.
Утром Анна собралась было позвонить Тарабрину, как к ней позвонили от него.
— Иван Степанович просит зайти…
Она сразу пошла. Тарабрин жил недалеко от райкома. В конце узкой улочки, на взгорье, занимал отдельный особняк, построенный еще для его предшественника.
Дома у Тарабрина Анна была всего два или три раза, в гости друг к другу они не ходили, дружбы между ними не возникло.
Дверь открыла жена Тарабрина.
— Проходите, ждет, — встревоженно сказала она. — Сейчас придет врач.
Тарабрин лежал в постели, был он еще бледнее, чем вчера.
— Кажется, заболел, — сказал он глухим голосом. — Как закончили, Анна Андреевна?
— Нормально. Я предупредила всех. Как вы и говорили.
— Ох, Анна Андреевна, не проворонить бы нам сев, — почти простонал Тарабрин. — Не хочется отставать от других.
Их беседу прервал врач. Анна вышла, пока он осматривал Тарабрина.
— Разве так можно? — громко заговорил врач, выйдя из комнаты после осмотра больного. — Острый аппендицит и… грелка! Беспечность…
Он вздохнул и объявил и жене Тарабрина и Анне:
— Операцию. И чем быстрее, тем лучше… Решайте, в Пронск или у нас. Если в Пронск, везите сейчас
