— Ну, пошли, — сказал он.
Марийка шла своей обычной быстрой походкой, положив легкий столик на плечо, и думала, какая это грустная вещь — брошенный дом, и как хорошо бы летом пожить в тех верхних комнатках и покупаться в озере.
— Знаешь?.. — начала она, поворачиваясь к Лукашину, и вдруг увидела, что его нет рядом. Она оглянулась — Лукашин тащился позади, согнувшись в три погибели под тяжестью кровати.
— Давай понесем вместе! — сказала она, страдая за него. — Возьмем с двух сторон и понесем!
— Не говори глупости, — сказал Лукашин, задыхаясь. — Ты вот лучше не лети как сумасшедшая, а иди рядом, а то мне скучно без тебя.
Марийка не любила и не привыкла ходить медленно, она шла сердясь и доказывала Лукашину, что она гораздо сильнее его и уж во всяком случае вдвоем нести легче, а Лукашин не сдавался и наконец закричал, что его вся деревня осмеет, если увидят, что он несет кровать вместе с Марийкой; тоже мужчина — не может сам перенести такую пустяковину… Марийка перестала спорить. Шагов сто молчали. Остановились отдыхать. Лукашин положил кровать себе на голову.
— Так значительно легче, — сказал он.
И они пошли дальше. Но скоро Марийка заметила, что как она ни плетется, а Лукашин все равно отстает. У него иссякали силы. Она думала, как заставить его принять ее помощь, и ничего не могла придумать. Он, оказывается, бывает страшно упрямым!
До станции оставалось шагов триста.
— Нас, безусловно, оштрафуют в поезде, — сказал Лукашин еле слышным голосом.
— Почему? — спросила Марийка.
— Она не знает! — сказал Лукашин. — Потому что мебель в пассажирских вагонах возить нельзя.
Марийка нахмурилась: на штраф денег жалко.
— Знаешь? — сказала она деловито. — Если будут придираться, ты скажи, что кровать моя: уж я их как-нибудь уговорю… — И вдруг ее осенило: Сема! Брось ее к черту!
Он сбросил кровать на землю сейчас же, как только она произнесла эти слова.
— Ну ее, — говорила Марийка, гладя его по спине и по голове, а он стоял, тяжело дыша, и дрожащими пальцами набивал трубку. — Неужели мы в городе не купим кровать! — Она достала платок и вытерла пот с лица Лукашина. — Как я раньше не сообразила! И как ты не сообразил!
— Я сообразил сразу, — отвечал Лукашин, — как только мы отошли от дома. Но не мог же я так прямо сразу взять и бросить ее!..
Подходил поезд.
— Бежим! — сказала Марийка. — А то опоздаем! — И, схватившись вдвоем за столик, счастливые и довольные, они побежали к платформе.
В вагоне было мало народу. Они сели в сторонке от всех, глядя друг другу в глаза. Лукашин взял Марийкину руку и пожал.
— Спасибо тебе, — сказал он.
— За что? — спросила Марийка, улыбаясь.
— За то, что ты хорошая, — сказал Лукашин.
Шары Марийка забыла выбросить из карманов — так и привезла их на Кружилиху.
Опасения Никиты Трофимыча оправдались очень скоро. Однажды утром выяснилось, что нет денег даже на обед.
— Надо что-нибудь продать из вещей, — сказал ошеломленный Лукашин. Что-нибудь из старья, чтобы продержаться.
Марийка молчала со скучным лицом. Лукашин вздохнул и сказал:
— У меня есть как раз одна такая вещь.
— Какая вещь? — спросила Марийка.
— Кожаная куртка.
— А тебе она что — не пригодится?
— Она совсем старая. Ее носить уже нельзя.
— Тебе нельзя, а другим можно? — спросила Марийка.
— Как ты сворачиваешь!.. — обиделся Лукашин. — Конечно, может кому-нибудь понадобиться. У нее подкладка совсем хорошая. Только ты продай.
— Почему я?
— Я мужчина, — сказал Лукашин, — мне неудобно.
— Ну, нет, знаешь, — сказала Марийка, — сроду не торговала и впредь не буду. Я стахановка, мне неприлично на базаре стоять с барахлом.
— Подумаешь! — возмутился Лукашин. — Какая графиня!
— Вот уж такая графиня, — отвечала Марийка и ушла на работу.
Пришлось Лукашину самому идти на рынок. Он встал в сторонке и, стесняясь, развернул свой товар. Сперва он держал куртку на руке. Потом взял ее обеими руками за воротник. Потом повернул к зрителям подкладкой… Один человек подошел, спросил:
— Сколько просите?
Лукашин хотел просить двести, но почему-то сказал сто.
— Двадцать пять дать? — спросил человек.
Лукашин замялся. Человек отдал ему куртку и равнодушно отошел.
«Надо просить пятьдесят, — подумал Лукашин, — так вернее будет».
Но ему не у кого было просить пятьдесят, потому что никто к нему больше не подошел. Лукашин постоял и пошел домой. У дверей квартиры он столкнулся с Мирзоевым. Мирзоев отправлялся на свадьбу к приятелю и заходил переодеться. Он был в толстом мохнатом пальто и шляпе, от него пахло одеколоном, черные усики его были идеально подстрижены.
— А, сосед, добрый день! — приветствовал он Лукашина. — Ну, как дела? Еще не работаете?
Лукашин пожаловался на свои затруднения.
— Что вы говорите! — сказал Мирзоев. — Один покупатель и двадцать пять рублей?.. А ну, покажите.
Он развернул куртку.
— Старовата. Лет пятнадцать, должно быть, носили… Потеряла цвет. Вот так у нас на сиденье вытираются штаны… Гм. Двадцать пять рублей?
«Если он предложит пятнадцать, — подумал Лукашин, — я отдам».
— Она совсем крепкая, — сказал он робко.
— Вы ее не продадите, — сказал Мирзоев. — Ну-ка, идемте.
Он помчался как ветер: он боялся опоздать на свадьбу… Лукашин — за ним. Примчались на рынок.
— Вы только, пожалуйста, ничего не говорите, — попросил Мирзоев. Стойте рядом, и больше ничего.
Он небрежно накинул куртку на одно плечо, поверх своего мохнатого пальто. Шляпа его сидела набекрень, ботинки на толстой подошве сверкали. Лукашин не успел оглянуться, как их окружила толпа.
— Что стоит? — спрашивали Мирзоева.
— Двести рублей, — отвечал Мирзоев.
«Он с ума сошел», — подумал Лукашин.
— А сто? — спросил один из покупателей.
Лукашин толкнул Мирзоева.
— Я не спекулянт, — сказал Мирзоев с достоинством. — Вы разве не видите, какая кожа?
— Была, — поправил кто-то.
— Мало ли что! — холодно сказал Мирзоев. — В общем и целом, вещь стоит двести.
Была короткая пауза, стоившая Лукашину сильных переживаний.
— Я даю двести! — сказал вдруг голос в задних рядах.
— Я же торгуюсь! — возмутился первый покупатель. — Может быть, я тоже хочу дать двести.
