длань над Олимпией.
Но это была чуть ли не юность в сравнении с тем, что представляли собой следующие за ними базилевки. Их бог, Крон, вырос из бездны мира, едва родившегося и еще пребывавшего в своем первоначальном кипении, сам скрытый во мраке вечной ночи, а эти люди принадлежали к эпохам равно далеким и темным, когда столетия по примеру формирующихся в спазмах земли гор вздымались и опускались в серой мгле в ожидании кровавой вспышки рассвета. В те времена по земле Греции перекатывались странствующие расы, и какая-то неведомая волна выплеснула этого бога на холм, и к нему в пору летнего равноденствия стали возноситься молитвы, сдобренные человеческой кровью. Базилевки являли собой обломок древнего культа. Отодвинутые в сторону вместе со своим богом, они шли теперь в свите его преемника, бездейственные и кроткие, как потомки покоренного народа.
В остальных шеренгах сосредоточились олимпийские предсказатели, клейдухи, надзирающие за храмами и сокровищницами, ксилей, спондаулы с флейтами, несколько помощников жрецов, рослых и сильных, с тесаками для жертвоприношений. Слуги жрецов несли корзинки с жертвенной утварью, медные чаши, воду в изящных гидриях. В конце процессии вели животных, безупречно белоснежных быков и баранов. Это была гекатомба элейцев, несколько десятков голов, отобранных из всех стад Элиды. С позолоченными рогами, украшенные гирляндами цветов и зелени, они шли спокойные и полусонные, одурманенные маковым отваром, влитым в их последнюю кормежку.
Свита жрецов остановилась перед алтарем, элленодики из Олимпийского Совета расселись по ступеням террасы. Между алтарем и террасой освобождался проход для государственных процессий.
Во главе каждой из них шел архитеор с проксеном в окружении высоких чиновников и знатных граждан, среди афинян шествовал Фемистокл, у спартанцев - эфоры, то здесь, то там попадались мужчины или мальчики с повязками на голове - победители из Олимпии, Дельф, Немеи, Истма, живые украшения свиты. Каждый полис стремился выставить возможно большее их число, не было недостатка даже в дряхлых стариках, которые когда-то, в давно забытые времена, отличились на стадионе. Свежие, нынешнего года венки придавали блеск процессиям Хиоса, Локр, Эгины. Иккос высокомерно вышагивал во главе Тарента.
Из-за жажды соперничества в процессиях наблюдался переизбыток литургического снаряжения, золотых и серебряных сосудов, призванных демонстрировать изобилие этих земель. Сотнями повторялись неисчислимые кратеры[85], блюда, чаши, фимиатерии[86], источающие аромат ладана, попадались группы, настолько нагруженные всяческой утварью, что казалось, они возвращались после дележа трофеев. Это были представители стран, имевших в Олимпии свои сокровищницы. Оттуда извлекли все до последнего: золотые венки, роги изобилия, реликвии героев, лари и шкатулки, изваяния богов, наконец, предметы без названия и назначения, окаменелые останки чужой жизни. Эти вещи несли как эмблемы родины, которая присутствовала здесь, живая, осязаемая, не позволяя им утонуть в белом потоке, непрерывно выплескивавшем все новые и новые процессии.
Шествие казалось бесконечным. Следовало неисчислимое количество полисов и колоний, и если не все они были представлены здесь, то недоставало лишь самых удаленных или же тех, что укрывались в неприступных горах и жили во власти варварских обычаев. Тем ощутимее казалось отсутствие Фессалии, союзницы персов, почти заметной представлялась пустота между Спартой и Сиракузами, где обычно шагали гордые цари из рода Алевадов, ведя за собой полную гекатомбу в сотню быков. Отсутствовали и Фивы, но их место - в качестве особой привилегии - занял Пиндар: он шел один, сопровождаемый слугой, который вел двух баранов.
Процессии, миновав алтарь, выстраивались на стадионе. Жрецы ждали, пока соберутся все, и ежеминутно поглядывали на небо, которое на востоке пылало жидким золотом. Невысокий холм Писы не в состоянии был долго прятать солнце. Вот оно брызнуло оттуда ослепляюще, и по всей толпе пробежали волны света, замерцали золотые сосуды, вспыхнула полированная бронза, драгоценные диадемы вельмож, нити вышивок на плащах архитеоров. Одни из членов Олимпийского Совета поднялся и движением руки задержал тех, кто не успел подтянуться.
Это были уже не государственные процессии, а неофициальные пилигримы, с которыми не церемонились. Они стояли прямо на дороге, среди помета животных и растоптанных цветов, оставшихся от предыдущих процессий. Но и здесь действовал табель о рангах: самые неимущие оказались в конце, за стенами Альтиса. У них подчас не было даже жертвенных животных, а только фигурки из теста или воска, имитирующие быков и баранов. Отчасти довольные, что не оскорбляют бога созерцанием своей нищеты, они усаживались на землю в волнах умиротворенного шепота.
Тем временем жрецы приблизились к алтарю.
Он напоминал высокий конус со срезанной верхушкой, землисто-серого цвета. За каменной оградой, которая широким эллипсом окружала его подножие, не было фундамента. Возник этот алтарь из накапливавшихся веками жертвенных останков и пепла от очага Гестии в пританее. Ежегодно в месяц оленя элафл - олимпийские жрецы сгребали пепел, смачивали его и этой липкой массой облицовывали склоны алтаря. Вода Алфея, содержащая известковые и меловые частицы, придавала ему прочность, необходимую в пору зимних дождей. Холм обрел такую крепость, что высеченные в нем ступени не уступали каменным.
Ступени вели на террасу, которая, обегая конус, разделяла его на две неравные части; верхняя, меньшая, возвышалась над террасой еще не оформленной массой. Жрецы и прорицатели поднялись на площадку, а их помощники и слуги с животными остались у подножия алтаря. Дровосек священного округа уложил на куче пепла охапку поленьев, нарубленных по особой ритуальной мерке, а теокол бросил в середину пылающую головню, принесенную из очага Гестии. Дрова тополя загорались не сразу от огонька, раздуваемого ксилеем с помощью веера.
Теокол, обращаясь к собравшимся, воззвал:
- Eufemeite![87]
Этим возгласом, призывающим к сосредоточенности и тишине, открывалось богослужение. Спондаулы заиграли на флейтах, стремясь заглушить все земные голоса. Один из священнослужителей взял в обе руки чашу с водой и понес ее вкруг алтаря. Вернувшись на свое место, он взошел на террасу. Теокол извлек из костра головню и погрузил ее в чашу. Вода с шипением приняла огненный поцелуй. Жрецы поочередно освежали руки водой, которую освятило это вечно живое пламя. Второй священнослужитель на серебряном подносе подал теоколу ячменные зерна, прокаленные с солью.
- Есть ли здесь преданные богу люди? - вопросил верховный жрец.
Спондаулы прервали игру на флейтах, чтобы каждый мог слышать вопрос, и все отвечали: 'Да!', 'Воистину!', 'Всей душой!' - или же произносили краткую клятву в честь богов, и с минуту над толпой стоял гул голосов. Когда голоса утихли, жрец разбросал несколько пригоршней ячменя среди собравшихся и возгласил:
- Помолимся!
Снова зазвучали флейты, к алтарю подвели первого быка. Теокол спустился с террасы, посыпал ему голову ячменем и золотыми ножницами срезал для жертвоприношения жесткую прядь шерсти со лба животного. После чего он вернулся на свое место, бросив выстриженный клок в огонь.
И тут раздался глухой рык, шум упавшего тела, предсмертный хрип первый бык стал жертвой. Потом ему перерезали горло, и кубок, полный свежей крови, передаваемый спондофорами из рук в руки, отправился наверх, где этой кровью окропили край очага. Помощники священнослужителей с непостижимой быстротой разделали быка: содрали шкуру, разрубили тушу, вырезали сало, отсекли ноги. Окорок покрыли жиром, завернули в шкуру и подали теоколу. Жрец, держа жертвенное животное в руке, обернулся к толпе:
- Помолимся!
После чего водрузил жертвенное мясо на пылающие поленья.
- Зевс-отец, ты, который властвуешь над Олимпией... - начал жрец, воздев руки к небу, и, хотя внизу не слышали его слов, растворявшихся в пространстве, в треске огня, в музыке флейт, каждый мог бы повторить их про себя: сначала литанию прозвищ высочайшего из богов, потом просьбу, чтоб он принял жертвоприношения от элейцев и взял под свою опеку людей вместе с землями и животными, составляющими их достаток, отведя от них всяческое зло - войны, мор, огонь - и позволив старикам
