отданному приказу Маргрит помог Генриху встать на ноги и вывел его из комнаты.
– Подожди, – невнятно произнес Генрих, в то время, как его голова покоилась на плече Джаспера, – в спальне должно быть полно людей. Я не могу с ними встречаться. Не могу.
– Тогда сюда, – Джаспер заметил дверь в туалетную комнату Элизабет. Там было кресло, и Генрих благодарно опустился в него. – Дитя мое, не беспокойся так об этом. Женщины всегда себя так ведут. Боже, ты промок до нитки. Ты должен переодеться. Гарри, с тобой все будет в порядке, если я оставлю тебя одного?
– Да.
Остаться в одиночестве, это было именно то, чего хотел Генрих. Он сидел с закрытыми глазами, пытаясь восстановить дыхание и вернуть контроль над своим телом. Дверь открылась и закрылась, но он не обернулся, только ругнулся шепотом по поводу бдительной заботливости своего дяди. Спустя некоторое время, когда никто не заговорил и, не ощутив на себе внимательно изучающего взгляда, Генрих осторожно осмотрелся. Нед Пойнингс стоял у узкого окна, выглядывая наружу. Генрих вздохнул с облегчением, а затем остолбенел после того, как долгий, похожий на животный вопль донесся из-за закрытой двери. Небольшим утешением для него было видеть, что плечи Неда вздрогнули. Было приятно узнать, что не он один страдает о такой естественной вещи, как роды.
Приглушенные звуки возросшей деятельности вызвали у Генриха внутреннее напряжение, но не вынудили его уйти. Наконец вернулся Джаспер с его одеждой. Когда он открыл дверь, Генрих услышал слова своей матери: «Не кричи сейчас, Элизабет, ты только растратишь попусту силы. Глубоко дыши и тужься книзу». Джаспер поспешно закрыл дверь и начал суетливо помогать Генриху переодеваться. Генрих в отчаянии попытался узнать время, но в комнате не было часов, а день был слишком облачным, чтобы определить положение солнца.
– Это всегда так долго длится? – наконец спросил он.
– Да, – коротко ответил Джаспер.
По правде говоря, он не имел представления об этом, и единственные роды, на которых он присутствовал, это рождение Генриха, двадцать девять лет назад. Затем вновь наступила долгая тишина, прерванная дважды животным воплем из-за двери. Генрих теребил одежду и грыз пальцы; Пойнингс уставился в окно; Джаспер слепо смотрел в пространство, ритмично сжимая и разжимая кулаки. Вдруг воздух заполнил пронзительный крик, затем другой. Генрих вскочил на ноги, перевернув кресло. Он закрыл уши руками, но ни это, ни дверь не могли оградить его от криков и визга, чередовавшихся со страшной регулярностью.
– Я не могу вынести это, – прорыдал он. – Если она должна умереть, дайте ей умереть. Не давайте ей больше страдать. Неужели ничего нельзя сделать для нее? Я не могу вынести этого.
Джаспер обнял Генриха.
– Пойнингс, скажите графине Ричмонд, чтобы она сейчас же пришла к королю.
У Неда не было никакого желания входить в эту комнату, но приказ есть приказ. Пробираясь посреди снующих женщин, он нечаянно увидел Элизабет и остановился в шоке. Королеву невозможно было узнать, у нее было опухшее и перекошенное лицо, глаза навыкате и открытый рот. Пойнингс подавил волнение, собрался и попытался говорить, но его голос потонул в раздирающем душу вопле; рука Элизабет в поиске опоры вцепилась в платье Маргрит и оторвала рукав, оставив на коже графини длинную красную полосу.
– Мадам, – в отчаянии сказал он в то время, как Элизабет перевела дыхание и вцепилась в руку Маргрит, – герцог Бэдфорд просит вас прийти к королю.
Первая часть злого ответа Маргрит утонула в очередном крике Элизабет, и Нед уловил только «старый осел Джаспер», и затем «во время родов редко лишаются отцов, но с Генрихом это может случиться».
Пойнингс был рад уйти даже с таким неудовлетворительным ответом, потому что с его точки зрения обстановка в туалетной комнате была намного лучше, чем снаружи.
Генрих был бледен и вздрагивал, безрезультатно пытаясь избавиться от приступов рвоты, потому что ничего не ел. Не имея под рукой никаких лекарств, Джаспер и Пойнингс попытались помочь ему, чем могли. Дверь распахнулась.
– Ваша Светлость, идите скорее сюда! – закричала женщина.
Генрих, пошатываясь, встал на ноги, оттолкнув от себя Джаспера и Неда. В спальне Элизабет, которая теперь оказалась полна великолепно одетых людей, все расступились, давая ему дорогу. Генрих, тем не менее, ничего не видел. Он был оглушен криками Элизабет. Вдруг, как будто звук обрезали ножом, наступила тишина, и раздалось несколько раз продолжительное хныканье, а затем после тридцати секунд безмолвия пронзительный детский крик.
Маргрит появилась перед сыном. Кровь капала с ее рук, Элизабет содрала кожу с них, ее волосы торчали в беспорядке, платье было разорвано в клочья, а плечи и руки были испещрены царапинами, но в ее глазах светился триумф, а звук голоса был похож на победную песню.
– Мальчик, князек, чудесный, здоровый мальчик!
– Элизабет? – прохрипел Генрих.
– Великолепно, – гордо ответила Маргрит. Она говорила, что Элизабет будет прекрасной женой, и была права. Маргрит взглянула на своего сына с остатком былого неодобрительного отношения. – Не могу тебя благодарить за то, что испугал ее и довел до такого ослабленного состояния. Когда мы исправили положение, сделанное тобой, и она поняла, что необходимо сделать, она была умницей. Немного спустя ты можешь подойти к ней и поблагодарить за сына.
– Слава тебе, Господи, – прошептал Генрих, а в следующий момент он полуистерически смеялся, опускаясь на колени, чтобы помочь Пойнингсу, – Пойнингсу бесстрастному, Пойнингсу невозмутимому, – который упал в обморок.
ГЛАВА 17
Ричард Фокс открыл дверь и замер с протянутой рукой. Приятный тенор напевал веселую французскую песенку, а он знал, что в спальне должен был находиться один король. Фокс бесшумно вошел, и его проницательные глаза потеплели. Тюдор пел. Даже в наименее официальной одежде он выглядел великолепно, но что Фоксу показалось необычным, не работал, склонившись над столом. Поставив одну ногу
