Его появление ждали все. Королева могла замолчать и передать бразды правления в руки супруга. Все думали только об одном: король пользуется популярностью, если он выйдет навстречу мятежникам, то сумеет своей речью разоружить их. Может быть, над ним они не посмеют учинить насилие.
Едва он вошел, Мария Антуанетта бросилась к нему:
– Ваше величество, я приказала приготовить экипажи. Сию же минуту мы должны уехать в Рамбуйе, это наше спасение.
Людовик XVI недоуменно посмотрел на нее.
– Следует уехать, сир, – вмешался граф де Сен-При. – Если толпа снова навяжет вам свою волю, корона будет потеряна.
Король задумался. Наступила такая тишина, что слышно было, как за окном льет дождь. Все молчали.
– Нет, – сказал наконец король, – я не уеду.
– Но почему же, сир, почему? – в отчаянии воскликнула Мария Антуанетта, ломая руки. – Разве мы можем защищаться?
– Мадам, – мягко сказал король, – вы горды, как вы можете предлагать мне столь постыдный выход?
– Но вашей жизни грозит опасность! Задумавшись, король едва слышно прошептал:
– Беглый монарх! Беглый монарх!
Повернувшись к своим приближенным, он громко сказал:
– Нет, господа, я не уеду. Королева уедет одна. Бледная как полотно Мария Антуанетта проговорила:
– Нет, государь.
– Вы остаетесь?
– Да.
– Почему?
– Чтобы умереть вместе с вами, сир. Может быть, это было бы лучшим из выходов.
Она была так бледна сейчас, что мне показалось, что она лишится чувств. Принцесса де Ламбаль бросилась к королеве, чтобы поддержать ее. Я протянула ей свой флакон с нюхательными солями.
В этот миг словно ропот прибоя проник во дворец. Казалось, морские волны накатываются на Версаль, волнуются и шумят, становясь все громче. Спустя минуту можно было уже слышать отдельные возгласы.
– Хлеба! Хлеба! Хлеба! – кричал этот огромный хор.
Я подошла к окну. У золоченых ворот Версаля стояла громадная толпа людей, выставивших вперед то ли плененных, то ли добровольно пришедших депутатов Собрания.
– Я выйду к ним, – сказал граф де Сен-При.
Все пристально следили за ним из окон, но никто не слышал того, что говорилось. Через пять минут министр вернулся.
– Вы узнали, чего они хотят, сударь? – спросил король.
– Они хотят хлеба, сир.
– И что же вы им ответили?
– Я сказал, сир: «Вы хотите хлеба? Когда у вас был один-единственный хозяин, вы не испытывали нужды в хлебе. Теперь, когда у вас тысяча двести хозяев, сами видите, до чего вы дошли». Я приказал держать ограду на запоре, сир, и…
Он не успел договорить: громкие крики донеслись от ворот. Я бросилась к окну. Толпа, желая насильно проникнуть во дворец, ломилась в ворота, а гвардейцы, верные приказу, повалили одного из мятежников наземь и топтали его ногами. Две фурии, пытавшиеся взобраться на ворота, тоже были ранены. Строй солдат фландрского полка был готов дать отпор нападающим и не поддавался ни на какие уговоры пропустить депутацию.
– Отворите двери! – воскликнул король. – Я приму депутацию.
– Одумайтесь, ваше величество! – вскричала королева.
– Велите отворить, – снова распорядился Людовик XVI. Никто не двигался с места. И тогда король громким рассерженным голосом, что случалось с ним редко, повторил:
– Я приказал отворить! Вы слышали это? Несколько офицеров отправились исполнять приказ короля.
– Королевский дворец, – тихо добавил Людовик XVI, – это убежище для всех.
– Кроме самих королей, – прошептала Мария Антуанетта.
Едва отперли решетку, разъяренные женщины хлынули во двор, повалив при этом Мунье, депутата Собрания. Гвардейцы насилу их сдерживали. Офицеры, посланные королем, повели шестерых депутаток во дворец. Лакеи распахнули перед ними двери, и по мраморной лестнице в апартаменты, куда раньше могла вступить лишь чистокровная, семь раз просеянная аристократия, пошла делегация, состоявшая из модисток, торговок рыбой и уличных нимф. Но едва я увидела председателя Собрания Мунье и еще нескольких депутатов, уныло бредущих за этими женщинами и играющих явно навязанную им роль, я поняла, что до сих пор не совсем разбиралась, в чем дело. Власть не просто перешла от короля к Собранию – оно сегодня
