Иначе никак не назовёшь этого Василия – выскочка! Возник спонтанно и с огромной разрушительной силой понёсся по конторе. Нет, конечно, на состояние дел хлопец влиял созидательно, но люди, работающие на «Мини-Тех», страдали от бешеных рокировок кадров – многие кореша Лазаря вылетали из начальников, становились второстепенными фигурами, а многих просто вышвырнули. А как же их семьи? Ведь многие приобретали квартиры-люкс в кредит, зарплата позволяла подобную роскошь, а теперь они оставались ни с чем… многие детей нарожали, будучи уверены в стабильности!
Да кто он такой, чтобы решать наши судьбы, кто ему вручил карт-бланш?! Атомная война, наверное, не такая страшная, как последствия его решений. Лазарь корешевал с каждым из начальников отделов, ну это было понятно, приобрести по оптовой цене какую-либо услугу или товар – милое дело. Поэтому уже наслушался отборных проклятий в адрес Васьки от «падших генералов». А крепыш Толян – свежеуволенный, вообще подбивал всех на физическую расправу с этим мерзавцем, и Лазарь уже пообещал дать информацию о маршрутах движения директора эффективности. На войне – как на войне! Хотя всё это больше напоминало эсбэушные чистки времён Второй помаранчевой революции…
– Здоров, Лазарь Петрович. – Фигура Василия возникла ниоткуда, вынудив закашляться.
Лазарь выбросил окурок и с опаской глянул на пацана, боясь, что этот молодой-ранний смог подслушать все его недавние мысли… или это уже паранойя?..
– Здоровеньки булы, – задорно ответил он.
Потом – фальшиво-дружеское крепкое рукопожатие и незаметное вытирание руки об рубашку сзади… как будто только что дотронулся до дерьма!
– Здрасте всем! – ещё один боец бизнесовых турниров появился из-за угла.
Ну вот, команда собиралась на планёрку, и уже через десять минут все в полном сборе сидели за столом в судьбоносном кабинете.
Глава десятая
ВСЕ МЫ ЛЮДИ
Небольшой городишко встречал угрюмым молчанием, время от времени вспарываемым тоскливым заунывным воем собак, и окнами, щерившимися битым стеклом. Это в той половине, что условно считалась уцелевшей. Другая превратилась в закопчённые, полуоплавившиеся развалины, из которых напалмом выкуривали отчаянно огрызавшихся пантеровцев.
На неизвестно как сохранившемся дорожном знаке виднелось название: «Соловьёвка». Хорошее название, наверняка и городок когда-то был хорош. Может быть, соловьёв тут разводили или просто в окрестных лесах – где ныне лишь ветер пеплом шелестит – распевали эти пташки громко и заливисто.
В Соловьёвке был концлагерь, где пантеровцы замучили многие тысячи военнопленных, бойцов народного сопротивления и мирных жителей. Их наилюбимейшим развлечением было, конечно же, скармливание живых людей стае оголодавших, неделю не кормленных большущих кошек. Эти свихнувшиеся палачи, верные адепты культа Чёрной Пантеры, были настолько неоправданно жестоки, что со временем отвратили от себя даже союзников, которые, ужаснувшись, пополнили собой ряды заклятых врагов.
Когда войска Сиреневых пум освободили город, чёрных зверюг, настоящих, четвероногих, хозяева бросили, не потрудившись эвакуировать. Сиреневые их расстреляли, как самых лютых врагов. Хотя, если вдуматься, в чём звери-то были виноваты?
Даже виселицы в этом лагере были необычными, ведь всем известно, что пантеровцы – мастера изуверских пыток. Но здесь они то ли решили вспомнить средневековые способы умерщвления, то ли, недовольные современными, слишком гуманными способами убийства, придумали свои собственные, эксклюзивные. Людей подвешивали на железные крючья, напоминающие когти: за ногу, за ребро, за гениталии, за живот, за все конечности одновременно, за челюсть, за пальцы рук, ног…
Закалённые вояки, освобождавшие концлагерь, не сдерживали слёз, снимая повешенных: жутко искалеченных, с вырванными из тел кусками мяса, с вывалившимися кишками, оторванными, измочаленными половыми органами, вывороченными челюстями. Жертв изуверов висело пятьсот тридцать девять. Спасти удалось всего двоих…
Солдатик стоял на улице, крепко сжимая шарострел, и зорко оглядывался по сторонам. Серебристо- сиреневая камуфляжная униформа, перепоясанная широким ремнем, висела на нём, словно была с чужого плеча. На ремне не хватило дырочек, чтобы туго затянуться вокруг тщедушной фигурки. Из широкого воротника, как пестик, торчала тонкая шейка, её венчала голова, покрытая нежным пушком. Сам паренёк был похож на большой только что распушившийся одуванчик. Его губы дрожали, на глаза навернулись слезы, тяжёлый шарострел в его руках трясся – боец проявлял все признаки сильного испуга, как будто только-только, впервые в жизни, сжал оружие тонкими худющими пальцами.
Он, не отрываясь, смотрел, как по улице, навстречу ему, бабы гнали нескольких пантеровцев. В изодранном чёрном обмундировании, окровавленные и грязные, эти оборванцы уже ничем не напоминали тех лютых убийц, один вид которых вызывал ужас. Бабы были вооружены по-крестьянски: вилы, колья, лопаты. Одна тыкала в спины пленников совсем уж женским оружием – огромной чёрной кочергой. Бабы верещали, плакали, орали какие-то бессвязные проклятия и гнали бывших палачей к оврагу.
Когда процессия добралась до оврага, бабы, внезапно замолчав, быстро и споро, точно по команде, начали забивать пантеровцев насмерть.
«Одуванчик», позеленев, стоял, не в силах тронуться с места. Вот одна дюжая молодица, замахнувшись лопатой, раскроила голову щупленького пантеровца. Во все стороны брызнули мозги и кровь. Молодка утёрла измазанное лицо, смачно сплюнула на упавшее к ногам тело и, остервенело пиная ногами, столкнула его в овраг…
Последний оставшийся в живых пантеровец упал бабам в ноги, ползал и умолял не убивать. «У меня жена, дети, пощадите, бабоньки, милые… Родные, не надо, пожалейте! Не берите грех на душу…»
Солдатик не выдержал и рванулся на помощь пленному. Но чья-то рука, возникшая будто из ниоткуда, остановила его.
– Не лезь! Они сами разберутся.
Парнишка вздрогнул и затравленно оглянулся. Рядом стояли два человека в военной форме. Молодой летатель в сине-голубом комбинезоне и летатель постарше, с сединой во всю голову, с четырьмя золотыми орлами, вышитыми на груди. Высокий чин – это солдатик понял сразу. Он не очень хорошо разбирался в званиях «Крепких Крыльев» – так называли летателей на земле, – но обилие гордых птиц малозначащим не выглядело.
– Не тронь, – повторил старший летатель.
– Ах, падла! – побелела худенькая, маленькая женщина. – У тебя, значитца, дети, а у меня собачата были?!
Она выхватила у молодки лопату и принялась бить вопящего черномундирника по чему попало, пока не вбила вопль ему в глотку, а затем и вовсе измочалила пантеровца в кровавое месиво… Она мерно опускала стальной штык, насаженный на паслитовое древко, вскрикивая при каждом ударе: «Данька!.. Маля!.. Данька!.. Маля!..»
Она била и била, пока товарки не отняли орудие. Разрыдавшись, женщина упала на землю. Бабы подняли ее, обняли и повели по улице, даже не потрудившись скинуть последнее изломанное тело в овраг.
– Как же так можно? – спросил молоденький солдатик у летателей, вытирая рот. Его стошнило, и теперь он очень смущался.
– Ты в концлагерь сходи на экскурсию, тогда не будешь спрашивать, – посоветовал ему летатель помоложе, потом заглянул в глаза Одуванчику и добавил, сглотнув подкативший к горлу комок: – Они детям галстуки повязывали. Шею разрезали и язык вытаскивали.
– Всё можно, когда есть за что! – сказал старший летатель и тяжело вздохнул. – Нет греха на душе, когда душа уже умерла.
Дальше мужчины пошли втроём. Летуны о чём-то говорили вполголоса, но солдатик не прислушивался к ним. Под впечатлением только что увиденной расправы он шагал, не разбирая дороги, как сомнамбула, ничего не видя перед собой.
Бабы брели по улице, когда забившая последнего чёрного гада отняла руки от лица и прошептала: «Кукла… Такая же, как у моей Даньки была!» Она рванулась из державших её рук и схватила улыбчивого лупоглазого пупса…
