– Ложись! – кричит Фёдор и падает как подкошенный, за ним, точно связанные одной верёвочкой, падаем и мы.
Там, где только что были наши головы, воздух прошивают пулемётные очереди. Что за бес?!
– Фашисты! – зло орёт Федор.
– А то! – соглашается Миха. – Не наши же нам в рожу шпарят!
– Значит, фрицы тоже на острове! – наконец-то и до меня доходит.
– Ага, вот поэтому здесь снаряды не рвутся. Те, с другого берега, своих бояться задеть, – сплёвывает песок Фёдор. – Закапываемся!
– Вот и лопатка пригодилась, – зубоскалит Миха.
В белесом свете занимающегося утра мы лихорадочно копаем песок…
Когда солнце поднялось, гитлеровцы усилили артобстрел. Знать, хорошо им на высоком берегу сидеть – своих и чужих на острове видать как на ладони. Вот и различают, и бьют в нас, как в мишени.
– Что, мужики, вы помирать собрались? – Фёдор спрашивает. – Нам бы день простоять. Да ночь продержаться! – вдруг цитирует он Мальчиша-Кибальчиша.
– Хэ, да вот только с нашего берега даже хилого снарядика нам не подкинули. Хоть бы одного фашиста хлопнули! – злится Миха.
– Может, бросили нас? – сдуру ляпаю я крамолу.
– Может, и бросили. Да вот только нам не доложили! – сквозь зубы цедит Фёдор.
– Всё равно обычным способом отсюда не выбраться. Будем ждать, – уже спокойнее говорит Михаил.
Солнца мы так и не увидели. Немного посветлело, но небо по-прежнему чёрное от взрывов и песчаной взвеси. Хоть водой нас теперь не поливает, и на том спасибо. Чуточку высунул голову, оглянулся кругом.
Вижу, парень в нашу сторону бежит. Заслонило его взрывом… Когда фонтан песка опадал, я увидел только рукава гимнастёрки с обрубками рук. Фрицы не прекращают огонь, как будто решили выпустить на нас весь запас снарядов.
Хотя им ли, сволочам, жалеть для нас смерти! Не отступаем же, как в сорок первом и сорок втором, а наоборот, рвёмся к их логову. Они прекрасно понимают, что с ними будет, когда мы дойдём. Вот именно – не ЕСЛИ, а КОГДА. Всё равно всех нас не перебьют, а те, кому Берлин брать, за нас расквитаются…
В редкие минуты передышки – фашисты воюют по расписанию: с полчаса лупят по острову снарядами, потом передышка минут десять, и опять молотят. Лежу и думаю: никогда ещё так хреново не было. Говорят, когда человек помирает, перед ним вся жизнь проходит, как в ускоренном кине. Вот и крутится во мне кинолента – вроде ещё не приложило снарядом и смерть ещё не пришла, а остановить эту фильму не могу. Дороги, которые топтал сбитыми в кровь ногами, поля, которые выглаживал пузом, – всё помню. Как в болоте тонул и как под Сталинградом едва умом не тронулся. Но так беспросветно тяжко нигде не было! Слепые, контуженные, раненные, безоружные, ослепшие и оглохшие, мы беспомощно умирали под шквальным огнём. Настоящая бойня.
Думал я раньше, что все самые тяжёлые бои я уже прошёл, что никогда и нигде не будет мне уже настолько тяжело, как бывало. Вроде как и сам ветеран уже! Столько всего повидал и пережил, уверен был, что самые страшные дни-ночи уже в прошлом – ну хотя бы под Курском остались. Уже нигде не будет мне труднее и опаснее, чем было там.
Однако ЗДЕСЬ…
Будто и не остров это! Могила. Братская. И подумал я с тоскою, что все мы так и поляжем здесь. Все до единого. И такое чувство обречённости накатило, хоть сам выпрыгивай под снаряды, чтоб больше не мучиться. Ведь не погибнуть обидно, а так вот, по-идиотски, жизнь отдать!
– Да-а… так и помереть недолго, на полном серьёзе, – сплёвывая чёрную слюну, глубокомысленно изрекает Миха в очередной промежуток между обстрелами.
– Кто-то из красных отцов-командиров в штабе лопухнулся. Стратеги хреновы. Подставили мужиков. – Зло откликается Фёдор. – Полягут здесь все. Без пользы для фронта.
– Не скажи, ребята! – Во мне вдруг проснулся бес противоречия. Обидно стало за командиров и за всех. Как-то странно эти парни говорят, словно и не наши. – Здесь явно какой-то план.
– План, говоришь?.. – призадумывается Фёдор. – Ну, вообще, если подумать, сейчас мы отвлекаем на себя огромную часть фашисткой артиллерии…
– Ну да! – загорается Миха. – Если бы не мы, фрицы эти пушки куда-нибудь ещё перебросили бы. Вот в чём стратегия!
– Значит, не напрасно тут сгинем! – подвожу я итог. И ей-богу, с обретением смысла на душе как-то легче стало. Всё ж таки не зазря в песок жизни наши вкопаем…
К вечеру фашисты прекратили огонь. Надеюсь, снаряды у них закончились, а может, решили, что все уже мёртвые. Хотя вдруг на ужин перерыв сделали? Мы выползли из окопчика, надо искать своих.
За нами увязывались все, кто мог передвигаться. Сбились к воде. Раненые распластались на песке в слабой надежде, что их переправят к своим. Куда там! Связи-то с берегом никакой.
Жрать хотелось немилосердно. Вот она, человечья натура, – едва выжил, думал и не дотяну до вечера, а уже и брюхо готов набить.
Кто-то жевал хлеб, по-братски поделились с нами. Вот только что дальше делать – непонятно.
– Надо сообщить о нашем положении на берег, – сказал Фёдор.
– Как сообщить? – огрызнулся Миха. – Голубей с письмом отправить?
– Ты мог бы сплавать, – спокойно предложил Фёдор.
– Я? – От удивления Миха замолчал, жевал свой хлеб и сопел. – Не поплыву, – решительно сказал он, проглотив кусок. – Ещё припишут паникёрство, скажут, что струсил, а раненые лишь предлог, чтобы дезертировать. Красная же армия!
– Может, мне? – рискнул я предложить.
– Нет. Миха прав, – сказал веско Фёдор. – Плыть нельзя. В горячке расстреляют, а разбираться после войны будут. Мы по-другому сделаем…
Фёдор предложил безумный план. Такой отчаянный, что должно было выгореть! Солдаты, которые сбились около нашей группы, выслушали его молча, но их глаза загорелись.
– Не будем искать свои полки и батальоны. Здесь мы все СВОИ. Нас тут наберётся с полтыщи. А то и поболе. Значит, мы ударной группой на рассвете атакуем фашистов на том берегу острова. Артогонь по нам открывать не будут. Фрицы побоятся своих накрыть.
– А как же оружие? – донёсся голос.
Толпа одобрительно загудела. Раздались негромкие выкрики:
– Как же автоматы?
– Гранат нет!
– Наши автоматы – солнце в глаза фрицам! – загорелся Миха. – Гранаты – внезапность нападения и быстрота! Топчем сапогами! Рвём зубами. Лопатки саперные вам для чего? Палок сколько на берегу! – он поднял увесистое брёвнышко – остаток чьего-то плавсредства. – Такой дубиной угостишь фрица по каске, больше добавлять не надо!
– Отберём у фашистов автоматы и пулемёты, – тут уж и я подключился, – займём круговую оборону…
– А там у них и жратва есть, – спокойно добавил Фёдор.
– Не получится ничего, – принялись обсуждать наш план солдаты.
– А может, и выгорит дело! Чего терять нам? Всё равно завтра днём нас снарядами закидают!
Говорящего в темноте не видно, но по голосу слышно, что человек уже не молод.
– Точно! По мне лучше в драке помереть, чем на мокром песке как рыба дохлая вонять! – отвечает ему звонкий юношеский тенорок.
– Точно, – поддерживает его ещё один молодой солдат. – Помирать, так с музыкой. За родину. За Сталина!
– Я ещё за себя пожить хочу! – парирует кто-то.
– Да какое пожить, дядя! – отвечает молодой. – Пожить только до рассвета, а потом всё едино помрём – хоть так, хоть эдак!
