теперь – ноги дрожат, пот застилает глаза, воздух с хрипом вливается в саднящее горло. Жрец прижал руки к груди, пытаясь унять расходившееся сердце. Запрокинул голову…
Небесная чаша, звёздно-чёрная над головой, багровела по краям, словно острия лучей солнца, вспарывая утробы туч, выпускали их кровь. Близился рассвет.
Верховный жрец стоял на вершине самой большой, чёрно-красной пирамиды. От неё в стороны расходились пирамиды меньшего размера. Они цепью опоясывали огромную каменную яму – геометрический центр долины. Каждая из разноцветных пирамид являла собой циклопический алтарь-храм, посвященной одному из высших богов. Золотая – Богу Рассвета Вап’пкоретву, Синяя – Богу Дня Кпроакитурди, Фиолетовая – Богу Заката Ишыткедсу, Коричневая – Богине Ночи Парутл’аб, Серебристая – Богине Луны Авэк’анбль. Вся долина была гигантским храмовым комплексом. Кроме меньших разноцветных пирамид в двести двадцать две ступени каждая, более широкое кольцо составляли алтари многочисленных божеств, важных и устрашающих, но не столь свирепых, как высшие. Поэтому их пирамидки содержали всего по сорок четыре ступени…
За спиной жреца послышался шорох. Тлапт’ыщ оглянулся. Вокруг чёрного диска уже стояли его помощники, будто соткавшиеся из светлеющего воздуха. На самом деле они восходили по другой стороне пирамиды, не вправе идти одной дорогой с Верховным жрецом. Четверо людей, в плащах из чёрно-красных перьев, крепко держали юношу, на которого пал счастливый жребий быть принесённым в жертву Вечно Пламенному Полдпашк’ешу. Лица младших жрецов закрывали искусно сработанные маски, изображавшие ужасный в своей красоте лик Верховного Бога.
Движением брови Тлапт’ыщ подал знак, и юношу распластали на алтаре, держа его за руки и ноги. Но жертва и не думала сопротивляться. Так уж были воспитаны люди великого народа путлщ’рео, что умереть во имя Бога почитали невероятной честью. Принесённые в жертву, подобно воинам, погибшим в бою, сразу же возносились на небо, где становились воинами Сиятельного Бога Солнца.
Когда первый луч, прорвав багровые облака, коснулся вершины пирамиды, Тлапт’ыщ, сбросивший с себя все одежды, занёс нож над жертвой. В этот момент над долиной взлетел многоголосый вопль – жрецы возносили хвалу зарождающемуся утру. Юноша, распятый на чёрном камне, открыл глаза с расширенными на всю радужку зрачками. На мгновение в его одурманенном взоре плеснулся страх. Губы шевельнулись: «Во славу… А-А-А!!!..»
Одним взмахом Тлапт’ыщ рассек грудную клетку и вырвал трепещущее сердце. Несмотря на годы, рука Верховного жреца была всё так же крепка. Кровь хлынула на камень, собралась в углублении. Жрецы сдёрнули ещё трепетавшее тело с алтаря и скинули в желоб, ведущий к подножию пирамиды. Оно быстро заскользило по отполированному многочисленными предшественниками руслу, глухо постукивая головой на стыках плит. Внизу жертву Богу благоговейно ожидали Высокородные путлщ’рео, чтобы отнести тело в дом и съесть во славу Извечного и Негасимого Полдпашк’еша, сердце же по праву принадлежало жрецам. Они вгрызались в сочащиеся ломти и набитыми, кровоточащими ртами возносили хвалу Сиятельному Богу…
Спуститься вниз было ещё труднее, чем взобраться на пирамиду. Тлапт’ыщ с превеликим трудом – хорошо, что помощники не видят! – сползал, прилипая животом к стенам и аккуратно нащупывая кончиками пальцев ног очередную узкую ступень. Несколько раз он едва не сорвался. Удерживаясь едва ли не чудом, вмиг покрывался липким потом, в красках представляя себе, как катится вниз его тело и хрустят кости, ломаясь на каждом карнизе. Когда под ногами наконец-то оказалась земля, Верховный жрец от всего сердца вознёс хвалу Богине Почвы Карепок’а – за то, что земля такая твёрдая и надёжная.
Тлапт’ыщ, совершив омовение, почивал на мягких подушках под сенью великолепного балдахина в своём дворце из розового камня. Под окном мерно журчал фонтан, приятно освежая знойный воздух. Комната была уставлена многочисленными вазами, заполненными цветами: красными, словно кровь, белыми как облака и черными с красноватыми искрами, точно алтарь на главной пирамиде. Густой аромат каменной плитой давил на грудь. В животе тяжёлым грузом лежало сердце. К горлу подбиралась тошнота – желудок не справлялся с ежедневной порцией сырого мяса. В голове зарождалась крамольная мысль: а не сходить ли освободиться от полупрожеванного куска плоти?
Прогнав недостойные жреца думы, Тлапт’ыщ внезапно осознал, что они являются лишь следствием давно обуревавшего его желания объявить об отставке. Устал он, очень устал. Состарился. Но, уйдя на покой, он лишится всех прав, которыми наделяет его жреческий сан! И дворца, и фонтанов, и цветов, и подушек, и наложниц… и жизни. Наверняка очень скоро именно на него падёт жребий.
Но самое главное, чего он не хотел отдавать, – власть. Его все боятся. По его знаку любой, будь он хоть Высокородным от сотворения мира, может лечь на алтарь. Да. Боятся и пресмыкаются, ублажают и угождают… Да и не такие уж обременительные обязанности – раз в день взобраться по бесконечным ступеням и вспороть грудь очередному бедолаге. Уже тридцать два года несёт он священную вахту. Всё бы хорошо, но грядёт великое событие – на лицо Сиятельного Бога ляжет тень солнечного затмения. В этот день надлежит принести великую жертву – четыреста сорок четыре человека на вершинах разноцветных пирамид, чтобы их кровь, стекая по желобам, до краёв наполнила каменную чашу. Тогда Вечно Пламенный Полдпашк’еш омоет свой лик в крови, дабы стереть тень и сиять по-прежнему.
Не наполнится чаша до краёв – тень может и не исчезнуть…
Никогда прежде в своей жизни Тлапт’ыщу не приходилось проводить этот обряд. Но он осознавал, что просто не в силах вырвать сердца подряд семидесяти четырём жертвам… Если же он этого не сделает, то мечтать об отставке больше не придётся – одно из сердец, лежащих в жертвенной чаше, будет его собственным. Другие жрецы – безобразно молоды и сумеют на пяти цветных пирамидах прикончить по семьдесят четыре жертвы Богу. Наверняка каждый из них жаждет занять место Верховного жреца, равно как и погрузить свой клинок в его грудь.
Мало ему этих неприятностей, так возникла ещё одна. Кроме пирамид высших богов, оставшиеся двести алтарей тоже надо омыть кровью… А такое количество жертв, даже если он положит под нож всех рабов да ещё прихватит десяток-другой Высокородных, в долине попробуй набери!
Медленно открылась тяжелая, украшенная позолотой и инкрустированная кроваво-красными камнями дверь. В проёме показался слуга, который тотчас же рухнул на колени и пополз к возлежащему на подушках жрецу.
Остановившись в четырёх шагах, слуга обратился к Тлапт’ыщу через сомкнутые лодочкой ладони – дыхание низкородного не должно было беспокоить Величайшего из Великих.
– Господин мой, прости раба своего, дерзнувшего нарушить твой покой, – слуга, не разжимая рук, стукнулся головой о пол.
– Я принесу тебя в жертву, грязный к’лох, за то, что ты нарушил мой покой, – вяло бросил ожидаемую фразу хозяин.
– Во славу Сиятельного Бога! – возопил слуга. Жрец поморщился, дворцовый этикет давно ему опротивел, но он был вынужден его придерживаться. Не им заведено, не ему ломать. Да и не разменивался Тлапт’ыщ никогда на мелочи.
– Говори, шелудивая плешь!
– Твоего драгоценного внимания уже второй день ожидает пришелец! – Слуга снова врезался головой в пол, не делая попытки руками смягчить удар. – Он дерзнул проявить нетерпение! Стражи пробовали ему возразить и сейчас лежат связанными у твоих дверей!
Сказав это, слуга на всякий случай отполз на пару шагов назад. Как оказалось – не зря. На то место, где он только что находился, обрушилась тяжёлая ваза, пущенная уверенной рукой господина. Но Тлапт’ыщ не был бы Верховным жрецом так долго, если бы не умел предвидеть события. Вторая ваза приземлилась точно на макушку незадачливого вестника, опрокинув того навзничь.
– Этот наглец появился неведомо откуда перед самым порогом моего дворца, – жрец подошёл к слуге, распластанному среди черепков и изломанных цветов, злобно пнул его в живот, – а теперь он, вместо того чтобы смиренно ожидать моего драгоценнейшего внимания, – второй пинок пришёлся слуге по паху, – смеет его требовать!
Третьим пинком, кроша зубы, жрец разбил рот, дерзнувший произнести такие слова.
Слегка успокоив расшалившиеся нервы, Тлапт’ыщ подошёл к низкому, изукрашенному затейливой резьбой столику, на котором стоял гонг. Взяв золотой молоточек, он несколько раз сильно ударил по отполированному металлу. Гонг отозвался низким гулом, от которого завибрировал воздух. Дрожь передалась стенам, по ним прокатилась волна и они отозвались стонущим вздохом: распахнулась потайная
