– Какое там байками, товарищ командир! Истинну правду говорю! – обиделся старик.
– Да ты, батя, не серчай! – улыбнулся майор и прикурил от протянутой Велеховым тлеющей ветки. – Просто поздно уже, а вы тут расшумелись! Непорядок.
– Дак я ить про давешних погранцов молодёжи баю! Чтоб знали, олухи молодые, кто есть истинный богатырь на Руси. И какие витязи железные за Правду бьются!
– Так вот у вас о чём разговор, – майор Тимошенко потупился.
– Товарищ майор, Владимир Петрович, – подала голос Валя. – Нам тут Михалыч совершенно невозможные вещи рассказывает!
– Если о пограничниках, то правда, – ответил майор. – Застал я ещё этих ребят, хоть и недолго мы знакомы были, но… Вот такие мужики были! – он оттопырил большой палец. – Настоящие. Спасли отряд…
– Дак я ить и баю! – воспрял духом Михалыч, получив неожиданную поддержку со стороны командира партизанского отряда. – Какие мужики были!..
– Это уж точно! – На лицо майора Тимошенко легла печать задумчивости. – Ладно, заканчивайте давайте! Времени уже – за полночь.
Владимир Петрович Тимошенко, майор-артиллерист, прибившийся к отряду после разгрома своей части, был мужик дельный и возглавил отряд после гибели пограничников. Если бы они не погибли, кто знает? Авторитет у них был самый что ни на есть высокий! Если бы не погибли…
– Ладно, заканчивайте тут посиделки свои, и – отдыхать!
Майор встал, поправил портупею и удалился.
– Так, а что с ними случилось? – спросила Валя уже совсем другим тоном.
– А что случилось? – Старик пожал плечами. – Загинули обое. Героически!
– Как было-то? – Велихов поправил шапку.
– А так и было! Обложил нас хриц почитай со всех сторон! У Козьего Брода дело случилося, в марте месяце того года! Да-а… Много мы хрицу крови попортили, вот и прижали нас. Войско большое на нас бросили. Танки там, миномёты, пулемёты… И чисто одни черномундирники на нас пёрли. Прижали, сволочи, к болоту, что за Рязановской Пуштью. Одна дорога была – Козий Брод. Да ить по нему-то быстро да помногу не уйдёшь! А у нас ранетых почитай половина. А то и более.
– Вот тогда Кондрат Григорович и говорит, мол, идите давайте, а мы, значитца, вас прикроем! Я ему – брось, мол, сокол, вдвоём-то вы как?
– А он грит, ты, давай, Михалыч, людей уводи. А мы с Лёхой-то им здесь хформенные Хвермопилы устроим! И что то за Хвермопилы такие?
– Битва в Фермопильском проходе, – подала голос задумавшаяся Валя Зартиссян. – Две с половиной тысячи лет назад, когда персидские агрессоры под командой своего царя Ксеркса напали на свободолюбивых греков, спартанский царь Леонид с тремя сотнями воинов-спартанцев оборонял в течение суток узкий проход в горах от миллионного персидского войска!
– Триста против мильёна?! – поразился Михалыч. – Быть того не могёт!
– Было! – отрезала Валя. – Да и не забывай, старик, что ни пулемётов, ни миномётов тогда не было. Бились исключительно холодным оружием. Мечами, копьями, из луков стреляли…
– Понятно! – хмыкнул старик. – Похоже! Триста с рогатинами супротив мильёна, гриш? А у Козьего Брода их было двое против пары тыщ, и не с дрекольем, а с ахтаматами, пулемётами, танками и энтими, мать их, миномётами! И держались оне, покуда весь отряд болото не перешёл! И потом есчо с полчаса держали силу хвашистскую. Геройские парни были!
Дед нервно передёрнул плечами, скрестил руки на груди, надулся. Похоже, сейчас он снова переживал гибель боевых товарищей.
– Так они погибли? – осторожно спросила Валя.
– Да ить знамо дело! Мы ещё оставили Филю Наливайского, Лёху Васильчикова да Ваську Супоня ждать погранцов… Пусть земля им обоим будет пухом! Так мужики с час есчо, после того как стрельба стихла, в кущах сидели. Не вернулись погранцы! Да и мудрено бы! Мы, позжей, навещали то место… Хрицы, нехристи, там всё своими взрывами разворотили! Куды там! Места живого на землице-то не оставили. Где уж там выжить?!
– Спасли, значит, отряд? – спросил Семён.
– Спасли! – согласился Михалыч. – Почитай четыреста душ нас тогда было, с бабами да мальцами. Ну и ранетые тож… Променяли хлопцы две свои жизни на четыре сотни наших… Ну и хрицев, считай, с пару сотен положили! А танк-то, что они тогда пожгли, до сей поры там и стоить. Не стал хриц его забирать.
– Тот сгоревший «Тигр» у болота? – со знанием дела уточнил Маслов.
– «Тигр» не «тигр», а сожгли оне! Точно тебе говорю. Геройские мужики были. Богатыри! Вот истинно, девонька, богатыри и есть.
Михалыч повернулся к Вале, уложившей винтовку на колени. Девушка в ответ слабо, очень печально, улыбнулась.
– Не быть мне Яромиром Пантелевским, сыном Михайла-егеря, ты бы в Лёшку-то обязательно влюбилась бы! Верно тебе говорю, красавица. Не смущайся, не смущайся. Парень был – что надо! Высокий, статный, красивый. Весь из себя! И Воитель! Ровно тебе былинный богатырь. Спокойный, уверенный… Этим оне, кстати, были оба похожи! Хоть Кондрат и старше был свово сержанта, вот вишь не вспомню никак фамелию… Да, так старше, говорю, был разика в два, но что-то было такое, что их роднило. Что-то общее.
А не полюбить такого орла ты, девица-снайперица, просто не смогла бы. Это я тебе говорю! – шумно высморкавшись в видавший виды мятый платок, продолжил ветеран партизанского движения и ткнул себя кулаком в грудь. – Справный был хлопец. Загляденье! Никак нельзя женщине такого не полюбить. Самый что ни на есть разрушительный для слабого полу образчик!..
– Так даже? – воспрянул Маслов. – И что он, преуспел в таких разрушениях?
– Преуспел не преуспел, а бабы наши, отрядовские, все по нём сохли! И те, малявошные которые, и которые замужние! Но Лексей не баловал. Со всеми «здрасте-пожалуста», поговорить, потанцевать, песен попеть. Все довольны. А баловства непотребного…
– Ладно! – Валентина встала, забросила винтовку за плечо. – Это самая грустная из ваших историй, Яромир Михалыч! Поздно уже, спать пойду. Всем спокойной ночи.
Девушка собралась уходить во тьму, окружавшую костёр…
– Э, вы чего это огонь не гасите? – раздалось с противоположной стороны полянки. – А если вражеская аэроразведка?
В освещённый костром круг вошёл парень лет семнадцати, обряженный в липовые лапти, офицерские галифе и кацавейку из шкуры барана. В руках он уверенно держал трофейный МП-40. Ко всему этому имел он ещё драную смушковую папаху без верха, сумку от противогаза, набитую всевозможным хламом, и синюю наколку на запястье: «Ростов».
Вячеслав Иванович Михайловский, юноша с мелкоуголовными наклонностями, уже начавший обретать в «папе-Ростове» некую известность, приписал себе полгода и пошёл в армию ровно через неделю после начала войны. Однако более чем годичное пребывание вдали от дома и военные перипетии так до конца и не «причесали» его взъерошенного характера.
В частности, он полагал, что непобедим, неотразим, незаменим… Ну, и всё такое. Более того, был уверен, что Валя Зартиссян – его девушка. А сама она находится буквально в двух шагах от осознания этого факта. Поэтому дело, как он считал, решённое! Ну и, при возможности, ревновал очень даже показательно. Хотя сама Валя всегда высмеивала этого пижона из Ростова. Причём иногда – довольно жестоко. А сейчас, будучи дежурным по расположению, Славка (как обычно звали его в отряде) обладал реальной властью.
– Вы нарушаете режим, установленный командованием. Если сейчас же не разойдётесь, я вас, в натуре, быстро арестую всех! И будете сидеть до утра в холодной! Понятно?
– Дурак ты, Славка! – проскрипел Михалыч, поднимаясь с бревна и забирая телогрейку. – Дураком был, дураком, видать, и помрёшь!
– Что-о-о? – Лицо Михайловского перекосило злобой. Но кричал он уже в спину старому партизану.
– Что слышал! – Валя, вслед за стариком, развернулась к нему спиной. – Дурак и есть!
