– Да, подходящая пара, хотя он немного староват. Ну, теперь ты должна спросить меня, почему я не замужем – ведь мне двадцать три. – Это было произнесено независимым тоном, и Нанетта почувствовала скрытую боль. Она мягко сказала:
– Наверно, ты очень старалась избегнуть того выбора, который тебе предлагали.
Анна пристально посмотрела на нее и вдруг рассмеялась:
– Вовсе ты так не думаешь, милая лгунья! Ты прекрасно знаешь мою горькую судьбу. Ну, – она наморщила лоб, – это, впрочем, имело тот же результат. Теперь я слишком хорошо известна, чтобы выдавать меня помимо моей воли. Может быть, мне суждено остаться старой девой. Иногда мне кажется, что мне это больше всего подходит.
– Иногда и мне кажется то же самое, – сказала Нанетта. – Кэтрин – я имею в виду Кэтрин Парр, ныне леди Боро, – часто разговаривала со мной о браке, и я никогда не могла представить себя замужем. Мы в конце концов решили, что я стану монахиней.
– Ты слишком красива для этого. И слишком светская девушка, чтобы стать монахиней, – ответила Анна. Ее глаза вдруг затуманились, и голос дрогнул – Нанетта уже начала привыкать к этим внезапным сменам в ее настроении: – Теперь он женат, он женился в прошлом году. Сначала я ненавидела его за то, что он сдался, но теперь я думаю, что у него не оставалось выбора. Он сильно болел, я тоже, но он дольше и сейчас еще слаб. Он ненавидит ее, а она его. Веселенькие у них, наверно, ночки! Впрочем, он это заслужил – не смог устоять перед угрозами кардинала, оказался слишком слабым, а я – я, кого он презрительно называл девчушкой, – я выстояла за него и за себя. И как-нибудь я отплачу ему.
– Кардиналу? Самому могущественному человеку в Англии? – с сомнением протянула Нанетта.
Анна бросила на нее пылающий взгляд:
– Да, кардиналу, самому могущественному человеку в Англии, этому набрякшему пауку! Сколь бы могуществен он ни был, у меня есть одно преимущество—в моих жилах течет кровь! Его снедает жажда золота, богатства, власти, я же переполнена жизнью и гневом. Когда они разлучили нас, я поклялась, что отомщу, и я отомщу! – И Нанетта, видя ее горящие глаза, поверила в это. И тут глаза Анны наполнились слезами. – Ты знаешь, я любила его, – прошептала она, – сильно, по-настоящему любила. Никого я не буду любить так, как его.
Нанетта сочувственно сжала ее руку и вздрогнула, когда та внезапно отдернула ее. Ее взгляд стал вдруг напряженным, как у хищника, но через мгновение она расслабилась:
– Извини, я не люблю, когда меня берут за руку. Она некоторое время изучающе смотрела на Нанетту, как бы раздумывая, можно ли ей доверять или нет, а потом с легким вздохом проговорила:
– Ты мне нравишься. Если мы станем по-настоящему подругами, то ты еще узнаешь кое-что плохое обо мне. Я не хочу никому это показывать, ты не должна раскрывать мой секрет.
– Конечно, я буду молчать, – отозвалась Нанетта.
Тогда, слегка отвернув голову в сторону, Анна приподняла рукав своего платья и протянула Нанетте левую руку. Нанетта посмотрела на искривленный мизинец подруги, и ей стало жалко ее. Анна напряженно следила за ней, словно готовилась отпрыгнуть и укусить ее.
– Я ненавижу это, – призналась она, – ненавижу.
Нанетта очень медленно протянула руку и прикоснулась к мизинцу кончиками пальцев. Рука Анны вздрогнула, будто она хотела отдернуть ее, как пугливое животное. Тогда Нанетта взяла ее руку крепче и стала гладить мизинец другой рукой. Их глаза встретились.
– Ты боишься этого. – Анна неохотно кивнула. – Бедняжка. Не бойся. Бессмысленно ненавидеть часть самой себя.
– Но разве не должны мы ненавидеть грех и стараться искоренить его в самих себе? – выдавила Анна сквозь сжатые зубы.
– Но это не грех. Это просто увечье. Ты же не будешь ненавидеть горбуна? Ты подашь ему подаяние и станешь его жалеть. Не надо ненавидеть свою бедную руку.
Некоторое время Анна смотрела на нее удивленно, как ребенок, знакомый только с жестокостью, смотрит на того, кто делает ему что-то доброе, потом отвела свою руку, опустила рукав и прикрыла ее правой рукой.
– Мне не нравится, когда ее трогают, – повторила она, но уже более мягким тоном, и Нанетта поняла, что ее приняли.
В палате Совета Болейн рассказывал Полу, как обстоят дела при дворе:
– В прошлом году, когда король дал своему бастарду титул герцога Ричмонда, мы решили, что он сделает его законным наследником. Ведь таков был титул его отца перед тем, как он стал королем, и это весьма многозначительный жест.
– Мне кажется, королева уже не сможет зачать? – высказал предположение Пол.
– У нее уже семь лет не наступает беременность, – ответил Болейн. – Король больше не спит с ней, хотя и посещает время от времени, она по-прежнему сидит с ним на государственных приемах. Но есть немало аргументов в поддержку признания законности притязаний герцога Ричмонда – имеются прецеденты, которые прояснили бы ситуацию.
– А какие выдвигают возражения? Болейн пожал плечами:
– Кто знает? У короля есть склонность усложнять проблемы. Он любит таинственность и изощренность, но ненавидит, когда кто-нибудь демонстрирует понимание его замыслов. Сначала он заявил, что назначит наследником Джеймса Шотландского, а потом дал принцессе Мэри титул принцессы Уэльской, будто хотел назначить наследницей ее. Затем неожиданно сделал Генри Фицроя герцогом Ричмондом, словно намереваясь передать королевство ему. А сейчас рассматривается вопрос о том, нельзя ли поженить принцессу и герцога Ричмонда, чтобы они правили вместе.
– Поженить?! Брата и сестру? – Пол пришел в ужас.
Болейн снова пожал плечами.
