– Ты хочешь сказать, что, раз торговля тканями – дело новое, то и позорное? – спросил Пол, улыбнувшись, чтобы смягчить укол. – Когда-нибудь, Эмиас, ты поймешь, что не все новые вещи плохи и не все старые хороши. Но пока нам ничего другого не остается, трудно произвести ткани больше, так как фабрика не работает. Ты и представить себе не можешь, девочка, сколько времени уходит у моих факторов, пока они развезут шерсть по прядильщицам, потом по ткачам! Все дороги забиты телегами, нагруженными морлэндской шерстью, которую возят взад и вперед!
– А разве новое колесо еще не готово? – спросила Нанетта.
Пол покачал головой:
– Пока нет, но мы надеемся, к марту его сделают. Пока мы установили рядом с мельницей малое колесо, но все равно чаще всего приходится валять сукно вручную. Это не дешевая вещь, потеря колеса.
– Гораздо более дорогая, чем ты можешь себе представить, – пробормотал Эмиас, и Нанетта посмотрела на него с жалостью и одновременно со злостью: хотя свалившаяся на него беда была велика, но Эмиасу всегда удавалось своими словами или действиями превратить жалость к себе в какое-то иное чувство.
– Завтра, если ты захочешь прокатиться, ты можешь поехать с нами и посмотреть, как идут работы по восстановлению мельницы – предложил Пол. – Эмиас, на чем может поехать Нанетта?
– На моем Соколе, если захочет. Я не поеду. Завтра праздник, так что я посижу в тепле. Я рад, что ты приехала, кузина. Отец никогда так не согревает дом, как к твоему приезду – он считает, что придворные дамы особенно чувствительны к холоду, в отличие от нас.
Нанетта рассмеялась, обрадовавшись, что у Эмиаса прорезалось чувство юмора, а Пол сказал:
– Не хочешь ли ты посмотреть на новый гобелен, который я заказал? Его еще не повесили, и я как раз хотел узнать твое мнение, где бы его лучше разместить. Он в кладовой в коридоре – пойдем?
Хотя Нанетта поняла, что это, скорее всего, просто предлог, чтобы поговорить с ней наедине, она сразу встала. Пол приказал двум слугам нести впереди жаровню, а Нанетта подобрала Аякса и пошла следом. Процессию заключал Александр, а Эмиас остался нежиться у огня.
Слуги поставили жаровню на пол в кладовой, и Пол сделал им знак подождать в коридоре, а сам провел Нанетту к гобелену, натянутому на раму. Падавшего из окошка света как раз хватало на то, чтобы рассмотреть его.
– Ах, дядя, он великолепен! – воскликнула Нанетта. – Вам гобелен, наверно, стоил безумных денег! Он ничем не хуже дворцовых, только поменьше.
– Но он и сделан на небольшую стену, – как бы невзначай заметил Пол.
Нанетта пристально посмотрела на него.
– Так вы уже решили, куда его повесить? – поинтересовалась она.
Пол не отвечал, и тут она сама начала понимать, приглядевшись к изображению. На зеленом пригорке, усыпанном цветами, сидела дева в серебристо-голубом одеянии, с длинными черными неприкрытыми волосами – очевидно, девственница. В одной из ее длинных стройных рук было серебряное зеркало, и стоявший радом с ней, опершись на ее колени, единорог, с золотой цепью на шее, смотрелся в это зеркало. Другая ее рука лежала на его передних ногах, покоившихся на ее коленях. Фон был темно-красный и расшит цветами и птицами, а также разными зверюшками – лисами, белками, мышами и так далее, очень милыми и веселыми.
– Это для тебя, Нанетта, – проговорил Пол. – Я заказал его для тебя. Ты еще не догадалась? Он должен висеть в спальне, напротив кровати, чтобы это была первая вещь, которую ты увидишь, когда будешь просыпаться. Девушка – это ты, а единорог – это любовь. Тебе нравится?
– Прекрасный гобелен, гораздо лучше, чем я заслуживаю.
– Ничто не может быть слишком прекрасно для тебя. Нанетта, когда ты собираешься вернуться? Твоя госпожа должна была уже освободить тебя от клятвы, ведь теперь она коронована, у нее есть муж и ребенок. Ты сказала, что...
– Я помню, – ответила Нанетта почти сердито. Ей не хотелось сразу отказывать ему. – Она попросила меня остаться до рождения сына.
– Но когда? – спросил Пол. Его голос казался безжизненным.
– Ребенок должен родиться в августе. – Она повернулась к нему, и он схватил ее за руку и стал машинально поглаживать.
– Нанетта... – начал он с явным усилием, – Нанетта, ты ведь хочешь вернуться домой? Нет, подожди, не отвечай сразу – теперь я старик, и вот рука не действует. Конечно, вполне естественно, что ты не хочешь выйти за меня замуж. Но я хочу, чтобы ты знала, что здесь всегда будет твой дом, что бы ты ни думала обо мне.
– О, Пол! – беспомощно выдохнула Нанетта.
– Ты скажешь мне, если передумаешь? Я должен это знать!
– Ты вовсе не стар, – сказала она, стараясь, чтобы ее слова не прозвучали фальшиво. – А твоя рука – это ерунда. Только тебе, наверно, трудно с ней, но не другим.
– Я больше не могу играть, – продолжал он. – Ты помнишь, как я играл на лютне?
– Есть много других инструментов, ты мог бы научиться играть на арфе. При дворе, например, есть однорукий арфист. Не отчаивайся – жизнь еще не кончилась. Тебя отравляет твое горе, но ты не должен поддаваться ему.
– Но ты, Нанетта, что же ты все-таки решила?
– Я хочу вернуться, – ответила она, твердо глядя ему в глаза. – Я хочу выйти замуж и иметь своих малышей. И ты знаешь, что ты – единственный мужчина, за которого я могу выйти.
– Но разве это единственная причина, по которой ты вышла бы за меня? – тихо спросил он.
