– Здесь не столовая, а музей.
– Уплочено, – нагло заявил Николай и стал подниматься, нависая всеми своими ста девяносто четырьмя сантиметрами над пожилой молью. – Где тут у вас выход?
Старушка рассерженно махнула рукой в нужном направлении.
– Я, пожалуй, поплыву отсюда, – доверительно сообщил старушенции Николай и пояснил:
– А то как бы не захлебнуться во всех ваших морях-океанах.
Он ухмыльнулся и пошел к выходу.
Плечом толкнув дверь, Николай вышел на покатую, залитую солнцем улицу. Как жарко! Налетая друг на друга, ворчливо рокочут прожорливые голуби. Дует знойный, но все равно освежающий ветер, пахнущий, как всегда у моря, рыбой, водорослями и романтическим приключением. Пробежала голая такса, вместе со своей тенью деловито таща за собой на поводке мальчика в матросском костюмчике. Солнце, фиолетовые тени домов и прохожих, сами прохожие, прокопченные и бледные, – все течет, скользит вниз, к морю: еще шаг, и за поворотом, в устье улицы, появится его плотный бирюзовый блеск.
Он приехал сюда невзначай, на день, на два, на неделю, воспользовавшись передышкой после удачно проведенной операции, с пачкой премиальных и желанием выгодно обменять купюры на покой, отсутствие стрельбы, угроз, на бездумное тюленье копошение в песке, словом, на все то недоступное обычно, всегда плывущее где-то за горизонтом обыденности, принадлежащее другим, но все же входящее и в личную систему счастья.
Из открытого окна первого этажа, мордой раздвинув кисейные занавески (горшочек с геранью, угол застеленного белой скатертью стола, полумрак чужой жизни – мелькнули и пропали навсегда), вышла и с подоконника на тротуар мягко спрыгнула серая пыльная кошка. Заиграла музыка, потом голос Киркорова запел о чем-то пленительно-бесовском. В летнем кафе за столиком под матерчатыми цветными зонтиками сидели люди и пили пиво.
Спустившись к морю, он вошел в дорической несокрушимости беседку, где в тени над рассыпанной крупой, ни на кого не обращая внимания, суетились вездесущие голуби! Николай вытащил пачку сигарет и, закуривая, со странным чувством смотрел на бескрайнюю густую синеву моря, переходящую вдали в ослепительную серебристость, на солнечные блики, игравшие на бортах прогулочных лодок, и чувствовал, как вновь накатывают тревога и раздражение. В чем дело? Его никто здесь не знает, не может знать. Это просто исключено…
По туфле нагло топтался голубь. Клевал ее, видимо, перепутав табачную пыльцу с крупой. Николай схватил птицу. Повернув крохотной головкой, она разглядывала его блестящим глазом. Странно, ворона по умственному развитию едва ли не превосходит высших приматов, во всяком случае, не глупее шимпанзе, а в голубиной головке – бездна тупости. И обе птицы живут среди людей.
Он разжал ладонь, но голубь не улетал, раздумывал.
Потом снялся, сделал круг и вновь приземлился под ноги.
Николай уже пытался сегодня обнаружить преследователя. Возвращался по собственным следам, сворачивал в переулки, крутился на месте – все тщетно.
Это ватное преследование интриговало и действовало на нервы. Конечно, у него хватает врагов, которые с удовольствием отправили бы его на тот свет, но почему здесь? Почему не в Москве, где все было бы логично и понятно?
Он прошелся по набережной, щурясь от яркого солнца на синее море, на выжженное бледное небо. Коричневые голые тела на подстилках у воды, сумки с обязательной едой, бутылки с водой и спиртным, флирт, карты. Недалеко, забытый, женского пола младенец доковылял до соседней группы из двух пар (мужики явно выраженные кавказцы, девицы русские), нагнулся под прямым углом, старательно насобирал рассыпанную по одеялу черешню, резко поднялся, едва не упав навзничь, выправился, деревянно повернулся и тут же был застигнут шумной мамашей, мгновенно сделавшей сразу три дела: отобрала ягоды, шлепнула заревевшее дитя и извинилась перед соседями. Абреки дружно смеялись и щедро отсыпали черешню. В фартуке вокруг чресел, в брюках и толстой фланелевой рубашке тяжело шел пожилой мужчина с сумкой и бодро орал: 'Пирожки с капустой, черешней, картошечкой!
Пирожки!..'
Жарко. Сумка оттягивает плечо, он чувствует легкую усталость, но не знает, что предпочесть: окунуться в море или поискать затененное прохладное место? Как же все-таки восхитительно почти мгновенное (сутки пути уже истончились, прозрачно осели где-то в памяти) это перемещение из столицы в здешний солнечный кипящий рай! Все в нем затрепетало от восторга, ясного, забытого: влажные запахи юга, моря, безделье, ожидание чарующего наслаждения… Он все понимал: резкий крик чаек, на волнах качавшихся белыми поплавками среди фланирующих лодок и заплывших за буйки голов, и благодушную скученность худых и толстых тел, и неизменную обезьяну, поводком прикованную к переносному стенду, с которого смотрели фотографические осколки прошлого: где эти люди? живы ли? все так же молоды и счастливы?..
Глава 2
ПРИНЯЛИ ЗА ДРУГОГО
Он огляделся, вновь ощутив чье-то назойливое внимание. Опять никого. На противоположной стороне улицы, наискосок – небольшой, скромный, трехэтажный особняк, свежеокрашенный в южный розовый цвет. Тонкие красные буквы неоновой вывески не бросаются в глаза. Ресторан-бар 'Альбатрос'. Оттуда вышел и облокотился о железные перила крыльца негр в темно-синем, расшитом золотом мундире, – лицо, как мокрая галоша. Издали весьма импозантен.
Привратник или вышибала. А может, метрдотель, хотя вряд ли. Достав из кармана пачку сигарет, длинными шоколадными пальцами извлек одну с золотым фильтром. Убрал пачку и закурил от зажигалки. Спрятал зажигалку, сложил на груди руки и застыл, полузакрыв глаза. С кончика сигареты срывалась тонкая струйка дыма – как от тлеющего на рассвете костра.
Николай наискосок перешел улицу и направился к ресторану. Негр кивнул ему, словно доброму знакомому.
Ресторан был, естественно, пуст. Слишком рано, еще нет трех. Лишь за двумя столиками сидели случайные посетители. В баре находилось человек двадцать мужчин и женщин, и все они повернулись, когда Николай стал спускаться по ступенькам, ведущим из вестибюля в бар. Как и негр, некоторые еще ему кивнули. Может, здесь так принято? Как-то непривычно после хмурой московской недоверчивости ощутить легкую южную приязнь. В зале стояли темные пластиковые столы и кресла, а вдоль стен, подсвеченные
